Пример

Prev Next
.
.

  • Главная
    Главная Страница отображения всех блогов сайта
  • Категории
    Категории Страница отображения списка категорий системы блогов сайта.
  • Теги
    Теги Отображает список тегов, которые были использованы в блоге
  • Блоггеры
    Блоггеры Список лучших блоггеров сайта.

В Сердцевине морей (1992)

Добавлено : Дата: в разделе: Без категории

Спустя двадцать четыре года перечтешь: кто же это написал? Да ты и написал. Нет, нет, не может быть. Рецензия была напечатана в журнале «Новый мир» (1992, № 6, стр. 244-246).

 

НА ПЛАТОЧКЕ

Ш м у э л ь   И о с е ф   А г н о н.   В Сердцевине морей. Перевод с иврита и комментарий Исраэля Шамира. М. «Радуга». 1991. 335 стр.

Ш м у э л ь   И о с е ф    А г н о н.   В сердцевине морей. Роман. Перевода с иврита и комментарий Исраэля Шамира. «Иностранная литература», 1990, № 11.

  

«В сердцевине морей и другие утешительные и занимательные рассказы о чудесных избавлениях на водах и на суше, записанные Шмуэлем Иосефом Агноном на Святом языке и пересказанные на эдомитянском наречии Исраэлем Шамиром, жителем иерусалимским, а также Путеводитель по Агнону, с раскрытием всех тайн сионских мудрецов, составленный оным Шамиром» – этот причудливый титул (кроме обычного, соответствующего принятым библиографическим нормам) вполне выражает необычную стилистику и дух книги, которая впервые знакомит отечественного читателя с миром Агнона, чье имя доселе мы только слышали в связи с присуждением ему Нобелевской премии по литературе (1966). Писатель родился в 1888 году в тогдашней Австро-Венгрии, в Галиции, в городке Бучаче (ныне Тернопольская область Украины). В начале века переехал в Палестину, но вскоре отправился в Германию. А когда его дом там сгорел со всеми рукописями, вернулся в Палестину, уже навсегда. Умер в 1970-м.

Это первое знакомство, к счастью, облегчено уже упомянутым «Путеводителем по Агнону». Подготовленный уроженцем Новосибирска И. Шамиром, эмигрировавшим в Израиль в 1968 году, он оказался для меня не менее привлекательным и увлекательным чтением, чем собственно проза Агнона. В журнальной публикации романа «В сердцевине морей»1 первая фраза первой главы звучит так: «Прежде чем взошли первые хасиды на Землю Израиля, закатился в их мидраш2 человек один, Хананьей звать»; так вот к пяти (!) словам этой фразы, включая такие, как «взошли» и «закатился», даются примечания переводчика, но комментаторский энтузиазм не выглядит избыточным, поскольку выясняется, что и эти последние тоже нуждаются в объяснении. Дело тут не только в специфической для русского уха лексике. Агнон совершенно не похож на известных нам (мне) еврейских писателей, которые, по мысли И. Шамира, или имитировали приемы иноязычных литератур, как Шолом-Алейхем и Исаак Башевис-Зингер, или входили в иноязычные литературы, как Бабель и Беллоу3; он избрал другой путь – обратился к архаичному средневековому «языку мудрецов», языку религиозной средневековой словесности, в чем-то аналогичному, по мнению переводчика, языку протопопа Аввакума, смешав простецкий разговор с книжной речью и используя своеобразную пунктуацию, как бы размывающую грань между прямой речью, цитатой и авторским текстом. При этом он пишет не столько о прошлом (как бы противоположном настоящему, что делает Башевис-Зингер), сколько о прошедшем, происшедшем. Особое свойство иврита, объясняет переводчик, состоит в том, что даже по очень подробному описанию события на этом древнем семитском языке трудно догадаться, идет речь о еврейской древности или о наших днях. И это не только языковой, но и смысловой феномен: Агнон не спешит с подсказками, поэтому время действия его прозы укладывается, по выражению И. Шамира, в промежуток, когда Храм уже разрушен, а Мессия иудаизма все еще не пришел.

Агнон создал литературу – «современницу и сестру религиозной еврейской словесности, как бы перекинув мост на тысячу лет назад и дописав, – иногда единой фразой, – что написали бы евреи – современники Сервантеса, Данте или Пушкина, если бы они писали светскую прозу», – так объясняет И. Шамир суть феномена Агнона, не случайно вспоминая при этом и Борхеса. Пьер Менар, герой рассказа Борхеса, решил заново написать «Дон Кихота», как две капли воды похожего на сервантесовского, а Агнон решил воссоздать средневековую литературу на иврите, но живую – не холодную стилизацию (тем, кого коробят сами понятия веры и народности, Агнон придется не по вкусу). При этом Агнон (как и Пьер Менар) остается человеком нашего столетия, он уже знает то, чего не мог знать ни средневековый автор, ни литератор прошлого века. Он уже знает, что за это время произошло и что было написано. Но, как выражается И. Шамир, Агнон  п е р е б о р х е с и л  Пьера Менара. Тот переписал то, что было. Агнон – то, чего  н е   б ы л о.

«У нас (евреев. – А. В.), – объясняет переводчик, – не было средневековой литературы4, частью которой могли бы стать его “Сретение невесты”, “В сердцевине морей”… ни литературы такой не было, ни евреев таких не было, а был огромный пробел от классической до новой ивритской словесности, который Агнон заполнил – и заполнил массой жанров». Почему же не было? – спросит наш соотечественник, видимо, впервые (как я, например) узнавший про это удивительное явление. «Евреи в средние века, – продолжает И. Шамир, – от разрушения Второго Храма и до новых времен… заучивали классические образцы – Библию и Талмуд – и обсуждали их с превеликим почтением… Человек агноновского таланта в средние века написал бы еще один комментарий на книгу “Зоар”…» Но не такой роман, как «В сердцевине морей».

«В сердцевине морей» – это цитата из Библии, из книги пророка Ионы. Господь велел Ионе проповедовать Слово Божие иноверцам – жителям Ниневии, Иона же пустился в бегство, но Господь наслал бурю на корабль, на котором хотел скрыться Иона, а потом велел рыбе проглотить пророка. В чреве рыбы Иона уразумел свою вину и, будучи выпущен на свободу, предупредил жителей Ниневии о грядущей каре; те покаялись и были помилованы, а Господь объяснил Ионе, что Он заботится и об иноверцах: «Тогда сказал Господь: “ты сожалеешь о растении, над которым ты не трудился и которого не растил, которое в одну ночь выросло и в одну же ночь и пропало: Мне ли не пожалеть Ниневии, города великого, в котором более ста двадцати тысяч человек”…» (Иона, 4, 10-11).

В романе Агнона описывается путешествие галицийских евреев из Бучача (родного города Агнона) в Землю Израиля. Время действия автором не обозначено, но по косвенным признакам комментатор определяет его 1825-1835 годами. Среди переселенцев – и ребе Шмуэль Иосеф (как бы сам Агнон), развлекающий и укрепляющий своих спутников рассказами о чудесных избавлениях и спасениях, и некий безымянный персонаж, несущий тем не менее большую смысловую нагрузку, и нищий праведник Хананья, главный персонаж книги, сочетающий в себе черты и хасидского учителя Бешта, а отчасти и евангельского Иисуса. «Как увидел Хананья, что горе его – на этот раз и впрямь горе, возвел он очи горé и сказал: Властелин Вселенной, нет у меня опоры, кроме Твоей жалости. И вселил Господь в сердце его совет: чтоб бросил он свой платок на воду и уселся на него. Расстелил он платочек и сел на него. И тут же поплыл платочек по морю и пронес Хананью, пока не приплыл в Страну Израиля».

Вообще это на первый взгляд простое, полное поэтической прелести повествование не поддается прямолинейному истолкованию. Столкнувшийся с этим обстоятельством комментатор предлагает, казалось бы, безумную трактовку: «Иисус – Иона принес Слово Божие иноверцам, обратил их, а затем пустился в обратный путь из Ниневии Рассеяния в родную Землю Израиля. Иными словами, по этой теории в повести говорится о репатриации Иисуса». В книге Агнона, считает комментатор, присутствие Иисуса несомненно, однако «не Иисус возвращает и ведет народ Израиля, но Народ Израиля, приобщившийся к тайнам мистического хасидизма (в противоположность рациональному иудаизму. – А. В.), ведет и возвращает Иисуса в Страну Израиля» – движение, как видим, противоположное знаменитому тезису апостола Павла в том, как «весь Израиль спасется» (Римл. 11, 26): через Спасителя, Иисуса Христа.

Не стоит спрашивать, как видится с христианской точки зрения трактовка, в которой Иисус оказывается просто еврейским пророком, а христианство – разновидностью иудаизма. Но мог ли сам Агнон иметь в виду такое? Мог, уверенно отвечает И. Шамир, имеющий в виду постоянные христианские мотивы его творчества. А возможна ли такая идея в еврействе вообще? Да, столь же уверенно отвечает комментатор: один из еврейских «мессий», Саббатай Цви, хотел спасти душу Иисуса, а, скажем, хороший знакомый Агнона профессор Еврейского университета Давид Флюссер развивал мысль о том, что христианство и иудаизм можно воспринимать теоретически как единую веру.

 Самым явным свидетельством «странного романа Агнона с Иисусом» И. Шамир считает рассказ «Правые стези», появление которого сопровождалось скандалом: Агнона обвиняли в отступничестве, главный раввин Израиля написал Агнону письмо с просьбой уничтожить или спрятать рассказ. Герой его, бедный торговец уксусом, оставшись без жены и детей, потеряв смысл жизни, решает хотя бы умереть в Святой Земле и начинает копить деньги. Половину оставил себе на пропитание, половину засыпал в кружку-копилку, а копилка эта была в руке Того Человека (то есть Иисуса – имеется в виду придорожное распятие). «Прост был и не понимал, зачем стоит та кружка, и уверен был, что надежнее места не сыщешь» – деталь невероятная, но в мире писателя совершенно убедительная. Он обретает радость в своем ремесле, приближающем его к заветной цели, и раз в неделю в канун субботы опускает серебро в щель копилки, успевавшую затянуться за неделю паутиной (никто кроме него не жертвовал денег в эту христианскую копилку!). В конце концов брошенный в темницу за взлом копилки (он-то знал, что в ней его деньги), он вдруг видит в своей камере… Иисуса. «Протер старик руки и обнял ими шею Того Человека, и Тот Человек улыбнулся ему и сказал: сейчас я отнесу тебя в Страну Израиля. Обхватил старик шею Того Человека, и тот повернулся лицом к Иерусалиму. Пролетели они один перелет – и исчезла улыбка Того Человека. Пролетели второй перелет – и охладели руки старика. Вылетели в третий перелет – и почуял он, что обнимает лишь холодный камень. Оборвалось сердце его, и ослабли руки. Сорвался и упал на землю. Наутро вошли пленители (в темницу. – А. В.) и не нашли его». Конец рассказа более туманен. «В ту же ночь раздался стук в мидраше “Келель” в Иерусалиме. Вышли и увидели – ангелы летят из стран изгнания, несут образ человека. Взяли его и схоронили в ту же ночь, затем что не оставляют мертвых до утра в Иерусалиме». Но   к о г о   несли ангелы? Умершего в тюрьме (или в полете с Иисусом) старого еврея? Или кого-то другого? Кого похоронили в Иерусалиме? «Старик спасся, – размышляет И. Шамир. – Что это значит? Иисус спасает? Простота спасает? Или спасение так невелико: погребение без талита5 в сухой земле, – что   л ю б а я   в е р а   с п а с а е т  (разрядка моя. – А. В.)?» Итак: что же это значит?

«А может быть, это такая ирония?» – сказал мне коллега, литературный критик, по прочтении рассказа. Не знаю. Но, думаю, что этот при первом прочтении очень прозрачный, а при повторном рационально необъяснимый рассказ представляет проблему главным образом для нехристианского сознания, такого в котором для Иисуса вообще нет места, он – не называемый по имени Тот Человек. Для христианского же сознания внятно, что Агнон – каковы бы ни были его намерения (которые мне неведомы) – написал прекрасную историю о поистине б е с п р е д е л ь н о м   м и л о с е р д и и   Иисуса, о Божественной   Любви, но также и о том, что Царство Его не от мира сего и эта любовь не служит земным заботам. И я благодарен Агнону независимо от того, что именно он намеревался мне (нам) сказать, независимо от того, знал ли он, что именно говорит.

В предисловии к сборнику Л. Аннинский пытается представить «ту душу, которая смотрится в Агнона, как в перевернутое зеркало», смотрится отсюда – из России. «Что нам до Хананьи, до платочка, до “средневекового еврейства”! Что нам в Иерусалиме – ведь не нам уготована эта Земля-Невеста! Что нам Договор заключенный не нами и не про нас! Но сама магия Договора, сама твердость Закона! Мы, в непредсказуемости нашей волюшки гуляющие по земле, ненавидящие всяческую “крепость”, преступающие всяческие “пределы”, – разве не чувствуем, что немерная земля наша стонет стоном от нашей гульбы и души наши разрываются оттого, что нам закон – не писан?.. Мы, помешавшиеся на всепонимании и всеотзывчивости, всему откликающиеся и ко всему причастные, – не чувствуем ли, как мир наш ползет и распадается… разве не тоскуем мы по какой-то неведомой нам внутренней основе, любой, только бы душа была равна себе?»

Словом, что нам Хананья?

Моя душа смотрится в зеркало Агнона, и думаю я не только о том, что русско-еврейский узел не сводится к сумме бытовых, культурных и государственных контактов, что он мистичен и завязан на небесах, и не только о том, что в зеркале Агнона мелькают отблески средневековой русской литературы, Гоголя, Лескова (об этом справедливо пишет Л. Аннинский); я думаю о скучной науке демографии, которая скучно и просто говорит нам (а мы все не услышим), что после 1995 года численность русского народа начнет сокращаться абсолютно. Оно упадет до 136,7 млн. в 2000 году, до 107.2 млн. в 2050-м, до 64,9 млн. в 2100-м, то есть в течение 100-120 лет русские исчезнут из перечня крупнейших народов мира, а если указанная тенденция будет развиваться и дальше, то к 2200 году останется всего 23 млн. русских, считает американский демограф6. С точки зрения истории этноса, два века – это уже завтра. Оглянуться не успела, ан зима катит в глаза. Я мысленно представляю разноцветную карту этносов: русская нация будет сокращаться не центростремительно, сжимаясь от краев и концентрируясь и в этом сгущении обретая новую силу, нет, это было бы замечательно, почти чудо. Видится же, к несчастью, иное: рассеянные на огромных пространствах, которые мы простодушно считали своими, мы, русские, будем т а я т ь, рассеиваться, ассимилироваться, единое тело народа будет разрываться, рассекаться на отдельные, в свою очередь тающие и разрывающиеся очаги, а опустевшее пространство пусто не будет. Итак, в перспективе: народ в рассянии, вплоть до утраты собственной государственности, народ, проживающий на территории многих  и н о с т р а н н ы х  государств. Одна русская д и а с п о р а. А дальше – с о б и р а н и е  народа из рассеяния на   и с т о р и ч е с к у ю   р о д и н у, воссоздание национального очага (не будем загадывать где), вплоть, быть может, до военных поселений на опаленных границах  м а л е н ь к о й  Руси.

Не правда ли, знакомо?

Может быть, тогда то безмерное, бескрайнее (чья безмерность, однако, сильно преувеличена Л. Аннинским в угоду концепции) поневоле сожмется, вязкое, рыхлое (но опять-таки не столь бесформенное, как видится критику) затвердеет, кристаллизуется, а хаотичное обретает порядок – не только государственный, но и духовный строй.

Или уже полное   н и ч т о. Американский демограф вспоминает предсказание Шпенглера о том, что коммунистическая революция станет для русских тем, чем для древних римлян стало варварское завоевание; по мысли Шпенглера, в XXII веке не будет русских, как в VII веке уже не было римлян. Может быть, и так. Но еще задолго до этого, может быть, завтра, побредет по евразийским просторам, нет, не Хананья, а Иван (который, как известно, Иоанн) – из рассеяния домой, туда, где верно, должен быть русский дом, но где его уже (еще) нет… «Бросились они на землю и целовали прах ее, и плакали о запустении ее, и радовались, что дано им было добраться» («В сердцевине морей»).

Вот на какие странные мысли навела меня странная и прекрасная книга Шмуэля Иосефа Агнона.

 

 

 1 В отдельное издание Агнона вошли также рассказы и три главы из большого романа «Сретение невест». Кстати, книга оформлена фрагментами витражей Марка Шагала в синагоге Медицинского центра Иерусалима.
 2 М и д р а ш – дом учения и молитвы.
 3 В том же номере «Иностранной литературы» рядом с Агноном печатается роман Сола Беллоу «Герцог» – как произведение американского писателя, что скорее всего справедливо.
 4 Речь идет, разумеется, о прозе; средневековая поэзия на иврите достаточно широко известна.
 5 Т а л и т т а л е с  - покрывало с кистями.
 6 Михаил Бернштам. «Сколько жить русскому народу» («Москва», 1990, № 5). Депопуляция, однако, уже началась.

 

Привязка к тегам Старая критика