Пример

Prev Next
.
.

Марианна Ионова о «Новом мире» 2018, № 7: о повести Сергея Золотарева «Лаун-теннис», малой прозе Георгия Панкратова «Акак», статье Валерия Виноградского «“Сельский мир” как познавательная проекция», эссе Санджара Янышева «Метод фука», статье Татьяны Касаткиной «Проблемы реального комментария».

 

Сергей Золотарев

Июльский номер выходит с повестью-притчей Сергея Золотарева (к сожалению, в качестве одного из интереснейших современных русских прозаиков мало отмечаемого) «Лаун-теннис». Притча – определение мое, тогда как автор выбрал подзаголовок столь же лукавый в своей скромности, сколь и гордый в своей точности: «практическое руководство». Смотря по тому, к чему ведет данная рука, руководством может явиться не только учебное пособие в узком смысле, но и священный текст, учительный трактат. Герои Золотарева – учитель и ученики (параллель с евангелиями не особо и затушевана), преображающиеся под его водительством, поскольку теннис тут, конечно же, не просто теннис, не состязание, но космическая игра, в которой на корте сходятся играть не друг против друга, а вместе мертвые и живые. Само миро-здание, миро-творение, чьим незаменимым участником, активным игроком призван быть человек.

Локализация этой вещи, вернее, ее замысла, ее, скажем так, идеи (считаю, что текст как проект с одной стороны и текст как текст, как получившееся – с другой проходят по ведомству разных, что ли, литературных критик; и тут речь не о «форме» и «содержании», поскольку проект объемлет все целое, включая и форму), так вот локализация повести – на перекрестье, где встречаются Платонов и Новалис, не только два космизма, но конкретно (пусть и очень условно) «Ученики в Саисе» и «Чевенгур». В точке встречи предсказуемо происходит взрыв, и, как результат, мы, читатели, обнаруживаем вместо смерти жизнь, вместо тьмы – свет, вместо трагического комическое и вместо ужаса – печальную улыбку. Тренинг на месте проповеди и на месте загробного мира – внутренний (впрочем, согласно тренеру, это один и тот же мир). (Фрагмент повести читайте на сайте.)

 

«Монологи», как обозначил свою малую прозу «Акак» Георгий Панкратов, – офисного служащего и его босса – обращены к собеседнику, реальному или чаемому. Так и видишь себе актера, стоящего в одиночестве на сцене и со сцены посылающего представителям «реальной жизни» от них же собранный материал «вербатима»… Вот только наличествует ли и впрямь в нашем случае характерная для документального театра социальная острота? Пусть нас насторожит, что один из двух героев сам возводит себя к Башмачкину и называет «маленьким человеком», то есть помещает в литературный контекст. И подчиненный, и начальник (тоже «маленький человек» по-своему) каждый в своем монологе манифестируют нечто, чего на самом деле нет, – иллюзорное сообщество, с которым себя отождествляют. Сообщество ведь сила, хотя бы и сила побежденных, чье достоинство в том, что их «не сломить» даже сломив. Монолог как «Лего», позволяющий тому, кто говорит, сконструировать себя из готовых формул. Корпоративность, мужское братство, даже идентификация с литературным типом – все это обеспечено лишь словами, причем в основном заемными, и ничем сущностным. Театр? Бесспорно. Однако не прямодушно-непридуманный, а, напротив, хитро закрученный внутрь себя.

 

 Колхозный парторг выступает с политинформацией перед сельскими жителями. 1970-ые. Фото Александра Титова (блог Маленькие хитрости колхозной жизни)

Неожиданно подобный «театр» мы находим и в мире русского села советского и постсоветского периодов, каким описывает этот мир Валерий Виноградский, чье эссе «“Сельский мир” как познавательная проекция» публикуется под рубрикой «Философия. История. Политика». Целенаправленно сводя на нет крестьянство как класс, как явление, как форму бытия, как мир, советская власть не смогла изгнать ту атмосферную невещественную основу, ту музыку его уклада, которую Виноградский называет тишиной, но сделало эту тишину громкой. Громкая тишина – это прежние жизненные практики, ставшие предметом опять же манифестации. На авансцену выдвигается не то, чего нет, а то, что есть, только теперь оно должно быть зримым, тишина – слышимой. Подчеркивая самого себя, проявляясь перед другим, перед «публикой», человек доказывает прежде всего самому себе, что действительно существует. Неуверенность в том, что я виден, что мы видимы для других, заставляет ставить свою тишину на полную громкость.

 

Санджар Янышев

Эссе Санджара Янышева «Метод фука» (рубрика «Мир искусства») посвящено одной особенности дубляжа советских кинокартин: несовпадению артикуляции и звучащих из уст актера слов, которое и означивается здесь как «фук». Такая, казалось бы, частность кинопроизводства не заслуживала бы рассмотрения, если бы не стала у Янышева метафорой советского двойного (словесного и не только) бытия: уста произносят не то, что звучит во всеуслышание; предназначенное именно тебе ты можешь прочесть по губам. И вот уже не совсем обязательные первый взгляд кинозрительские заметки перекликаются с исследованием Елены Югай «Этнография эзопова языка в творческой среде в позднее советское время» («Новый мир», 2018, № 5).

 

Татьяна Касаткина

В статье Татьяны Касаткиной «Проблемы реального комментария» продвигается тезис о том, что буквальный, «фактологический», «энциклопедический» (эпитеты мои) комментарий уводит читателя от подлинного понимания того, что хочет донести до него автор. Всякое выдающееся литературное произведение ведь, утверждает Татьяна Касаткина, символично, и символику должен раскрывать комментатор, а не отвлекать читателя подробностями вселенной за пределами произведения. Возразить вроде бы нечего, однако просматривается и подводный камень. Перед читателем выбор: удовольствоваться контекстом, который сообщил ему комментатор-информатор, и уже самостоятельно выстроить символический подтекст – или принять толкование комментатора-интерпретатора, убежденного в том, что он и только он этот заложенный автором подтекст видит. Комментарий, которому отдает предпочтение Татьяна Касаткина, противопоставляя его буквальному, на поверку оказывается способом экзегезы, своеобразной анагогой.

Но – повторю свой вопрос, на который у меня нет ответа, – так же ли необходим читателю-профану текст истолкованный, как текст поясненный? Пропадем ли мы, если нам не дать рыбу, или довольно с нас будет удочки?..