Пример

Prev Next
.
.

  • Главная
    Главная Страница отображения всех блогов сайта
  • Категории
    Категории Страница отображения списка категорий системы блогов сайта.
  • Теги
    Теги Отображает список тегов, которые были использованы в блоге
  • Блоггеры
    Блоггеры Список лучших блоггеров сайта.

Меня зовут Эрвин

Добавлено : Дата: в разделе: Без категории

    Моя бабка… А, впрочем, при чем тут моя бабка, дело о моем отце. Да, именно - об отце. Я недавно узнал о нем что-то совсем новое.  

   За окном проносятся желтые поля, липы и пестрые в осенних тенях палисадники, а новое об отце я узнал на прошлой неделе, когда мы встречались с сестрой в Виттенберге. Ева рассказала мне новое об отце в маленьком пивном садике ресторана. Я не помню, как он назывался, он был весь в пятнах света.

   - Отец умер. Теперь я могу тебе рассказать. 

   - Что? – спросил я беспечно. 

   - Нет, - сказала она, решительно как мужчина запрокидывая кружку вверх дном над своим литым лицом, - Я не «могу», я должна рассказать тебе. 

   Ева старше меня на двенадцать лет. Ее прическа похожа вон на тот проносящийся за окном куст, весь в заколках белых цветов.  

    Простите, я забыл представиться. Меня зовут Эрвин. Я мочился в кровать вплоть до совершеннолетия, но с получением паспорта недуг бесследно исчез.  

    Я неправильно начал. 

    Я был еще мал, а Ева уже успела сходить замуж и развестись. Мы тогда жили в Бергхольце, в Померании – я, Ева, мать, отец и бабушка Дорис. Я был в том ужасном возрасте, когда человек напоминает окружающим заколдованную деревянную куклу. Дорис была со мной заботливой и веселой до конца, - почти до самого конца. Деревянная кукла находила эту бойкость в старухе нелепой. Дорис лежала на кровати и хрипела, что ей страшно, а мне очень хотелось выйти из темной-зеленой, пахнущей стылым зефиром комнаты.  

     Но при чем тут моя бабка, - речь не о ней, а о моем отце. Он был плотником в местной школе. Он…  

     Сестра довольно сильно била меня в детстве, - давала мне затрещины и оплеухи, но дело не в этом, дело совсем не в этом. Дело в том, что в ней все шло от ума. Руки у нее были мужские, как и ум. Как она больно щипала меня! Мне уже, как видите, немало лет, но Ева всегда на двенадцать лет старше.  

    Отец прожил долго, но и болел в конце тоже долго – он стал совсем беспомощный, инсульт его свалил. Сестра за ним ухаживала несколько лет весьма добросовестно, хотя и частенько говорила в его присутствии, что японцы правильно делают: не возятся со стариками, а отправляют их на гору и оставляют там умирать. Отец, вероятно, слышал ее, он тряс исхудавшими щеками и смотрел на нее с любовью и ужасом, и кусочек пены появлялся в уголке его рта. Ева так исповедовала его.    

    Мы замедляемся. Что это, станция? Ой, смотрите! Да не туда, – туда! На этого забавного господина, что несет столько всего сразу – и коробки, и чемодан, - да еще умудряется прижимать к груди локтем огромную коровью печень в кульке. Кровь из кулька капает на перрон и на его пальто. Он собирается так садиться в поезд? Надеюсь, не в наше купе. Смотрите! Кулек изгибается, и печень медленно, словно огромная улитка из раковины, выползает наружу. Она выскальзывает из кулька! Молниеносно и невообразимо медленно. Лови ее, лови! Нет, он ничего не может поделать. Он видит, что происходит, но он вцепился в свои коробки и чемодан. Он смотрит на эту печень, как Джульетта на хладного Ромео, и глаза его все больше. О-о, это жизнь! Прямо в ведро с грязной водой и плавающей в ней половой тряпкой! В везении ему не откажешь. Как вы думаете, что он теперь будет делать, полезет руками в ведро? Но поезд уже трогается, нам не узнать, чем закончится эта история. 

    Где я был? Ах да, Фудзияма. Я как-то видел открытку, - Фудзияма вся в розовом цветении, голубое небо. Очень красиво. Может быть, Ева в чем-то и права, - во всяком случае, по весне она, возможно, в чем-то права. Мало радости старику на закате жизни трясти в кровати щеками и мычать, как корова.   

   Но, впрочем, и Ева хороша, ведь, все-таки, главным образом она говорила тогда, когда отец болел и не мог ей ничего ответить. До того-то она всегда молчала с ним, хоть не было никаких причин стесняться или бояться его. Отец был прост и добр. Хотя, признаться, по большей части молчал с нами, - но может быть, это потому, что мы молчали с ним.  

    А про гору - доброе дело никогда не было в крови у Евы. Коли она бы жила в Японии, она бы точно сволокла отца на гору. Но у нас в Бергхольце и нет гор – одни холмы. Я полагаю, Еве в жизни очень важно руководствоваться чувством долга. Она вьет долг, как паутину, и высасывает всех, кто в ту паутину попадает. Что я имею в виду? Слишком часто она пытается отдать долг тем, у кого не брала взаймы.    

   Я уже сказал вам? Нет, не про мать, при чем здесь мать, не будем про нее, - нет, нет, не будем. Где она? Жива ли? Ну, разумеется, жива. Она живет вот за тем живописным холмом, в маленьком пряничном домике, весь дверной проем которого сделан из имбирных сердец. Видите, из-за холма поднимается дымок? Если вы обойдете холм, вы найдете за ним маленький уютный городок. Первый поворот направо после почты. По вечерам летом она раскладывает карточные пасьянсы на старом лоскутном одеяле, а по утрам зимой чистит в саду перед домом дорожки от снега.     

    Меня зовут Эрвин. Моя сестра остроносая красавица с мужеподобными руками и чувством долга, мой отец работал в местной школе плотником. 

   Да, вы правы, я именно что начал об отце. Хотя, если быть совсем точным… 

   Кстати, вы знаете, что у бабушки Дорис была сестра? Ее звали… Постойте, как же ее звали? Мне припоминается что-то вычурное, чуть ли не античное. Адрастея? Брисеида? Алекто? Но точно не Агата. 

   А, впрочем, почему бы не Агата? Так вот сестра бабушки была так похожа на бабушку, что дедушка в период ухаживаний, иногда дарил сестре бабушки принесенный букет. Они поженились. 

   А, впрочем, все это такая ерунда, - сейчас я должен буду рассказать вам то, что я узнал про отца.  

   Дело еще в том, что эта Агата или Адрастея, – сестра бабушки, словом,  - когда приходила к нам в гости, никогда не забывала принести мне в подарок сладкий пирожок в форме сердца. Это так мило, вы не находите?  

   Я подражаю кому-то. Впрочем - глупости. Хорошо, я все время кому-то подражаю, и все время кого-то раз... Даже слова мои подражают друг другу. Мой отец был очень добр ко мне.    

   Я еще не сказал вам, что узнал о нем в Виттенберге? Вы просто никак не даете мне закончить. 

   Сначала разберемся с герром контролером. Пожалуйста, герр контролер, вот мой билет до Херцберга. Как видите, все оплачено. У меня в Херцберге весьма необычное и деликатное дело, но, ведь, вы и не хотите знать.  

    Какая отменно ровная и круглая дырка. Когда сестра рассказала мне в Виттенберге, она проделала мне в мозгу такую же, - теперь у меня через эту дырку течь. До свидания, герр контролер.        

    И ведь, всегда кто-то контролирует нас! Это и неплохо, впрочем, вы не находите? Мы сами, совершенно не знакомые друг другу люди, должны контролировать друг друга, потому что кому еще… Но какие у него были тараканьи усы, вы заметили? И почему это кондуктор непременно должен иметь усы, как у таракана? Вероятно, это часть ритуала. 

   Так вот… Все-таки, бабушка Дорис была прежде. Видите ли, Дорис никогда не ругала меня за то, что я мочился ночью в кровать. Мой отец был плотник в школе.  

    Ну вот, вы уже и все обо мне знаете, не могу поверить. Я быстро открываюсь перед людьми, я совершенно не держу воду. 

   У нас была крепкая семья. Сестра-инвалид, я говорил о ней? Она ползала по дому, словно паук, быстро переставляя ноги. Иногда я видел ее ночью на стене или на потолке спальни, откуда она смотрела на меня двумя красными, переливающимися огнем глазами. Она всегда заботилась обо мне.  

  Мой отец работал плотником в местной школе. Вот видите, я рассказываю вам всю правду. Не торопите меня, говорю вам! Мой отец… Извините, я простыл, от того и кашляю.  

  Я постоянно простужаюсь – все от того, что я вырос в сказке. Сестра была с детства умная, и все двенадцать лет, пока я не родился, она задавала родителям вопросы. Родители устали от этого. Согласитесь, приятно иметь детей только до того момента, как они начинают задавать вопросы, на которые нет ответа. Когда я появился, родители стали воспитывать меня в сказке. Тут у них не было проблем с объяснениями. Я рос в мире чертей и ангелов, демонов и добрых духов, домовых, гномов, эльфов, сильфов, фей, саламандр, огнедышащих драконов, зеленых великанов, синих дам, золотых собачек, вервольфов, брауни, грифонов, единорогов, фавнов, ламбтонских червей и обезьян счастья, - и еще тысячи разных представителей злых и добрых сил. Я продолжил верить в большинство из них даже после того, как получил паспорт.  

   Вы спрашиваете, как я, взрослея, совмещал веру во все эти существа с отсутствием свидетельств их существования? Я верил так, вероятно, как ребенок верит в родителей, ушедших из дома по делу. Их не было, но они были. Ева то и дело толкала меня за столом в бок и вытягивала палец – смотри, домовой высунулся из-за печки! Я всегда не успевал лишь самую малость. Вайнахстман вечно приходил так поздно, что я уже спал. Дракон пролетал над качающимися верхушками деревьев так быстро, что я не мог догнать его взглядом. 

    Впрочем, один раз, стоит сказать ли? … В пять лет, проходя мимо запертого чулана, я услышал в нем шум и заглянул в замочную скважину. Внутри горела свеча, а посреди чулана я увидел огромного толстого человека, голого по пояс, одетого в клубящиеся на животе полосатые бриджи. В вытянутой руке он держал за ноги маленького карлика, которого с утробным смехом попеременно погружал в серый мешок на полу, а потом вынимал его. Я могу поклясться, что я это видел. А, впрочем.  

    Мой отец был плотник в сельской школе. 

    Почему вы так смотрите на меня? Эй, смотрите на меня по-другому! Вы и вовсе отвернулись. Что нового вы увидите за окном?  

    Я знаю, почему вы не смотрите на меня. У меня так организованы черты лица, что, когда я говорю, на меня неприятно смотреть. Мне очень не повезло с чертами лица, вот в чем проблема. Нижняя губа моя при разговоре опускается немного вниз и обнажает нижние зубы, а они у меня редкие, кривые и желтые. И все лицо, когда я говорю, становится очень напряженным, будто я сцеживаю из себя что-то лишнее. Но я не могу остановиться и приподнять верхнюю губу – а ведь, верхние-то зубы у меня хороши, - я не так устроен. Я только досадую на свои нижние зубы и хмурюсь на свой, мой – вы видите, он у меня немного кривой, - нос - а когда я говорю,  он становится еще кривее. Да посмотрите же на меня, черт побери! 

     О, Господи! Слава богу... Уже Херцберг. Мне пора. Меня зовут Эрвин. Мой отец был плотник в местной школе. Хорошего вам дня.    

    Я поднялся с сиденья и снял с крючка шляпу. Держа ее в руках, окинул взглядом пустое купе. Муха отчаянно билась в оконное стекло.  

    Я посмотрел на себя в зеркало, поправил на шее белый шарф, чуть подкрутил левый ус, выровнял полы пальто. Немного жарковато одет, но кто знал, что в Херцберге будет так тепло.  

   Чего вам еще? Зачем вы останавливаете меня? Отпустите мой рукав! Зачем вы лезете в мою душу? Что вам до того, что сказала мне Ева? Мы славно убили с вами время, но это и все.  

   Я подошел к окну и с сочным щелчком прижал к нему муху пальцем. Потом медленно провел по стеклу пальцем вниз. Получились кровавый подтек и надпись «Херцберг». На фоне замедляющегося темного здания вокзала возникло мое осунувшееся и постаревшее лицо. 

    - Если уж вы так настаиваете, - продолжил я, - Извольте, я скажу. Мне это абсолютно не сложно. Еще до моего рождения мой отец убил человека. Говорят, тот человек не обидел в жизни и мухи. Он похоронен в Херцберге. Я ничего не знаю о нем. Меня зовут Эрвин.