В январе 2015 года исполняется 90 лет с момента выхода первого номера "Нового мира" - 1925, № 1. Мы проводим юбилейный конкурс эссе среди читателей журналана темы: "За что я люблю "Новый мир"" и "За что я не люблю "Новый мир"". На сегодня принято 18 эссе. Для удобства чтения все эссе перенесены из комментов ФБ в эту заметку.
Конкурс продолжится до 1 января 2015 года. Свои эссе можно публиковать в комментах по ссылке: Конкурс эссе к 90-летию "Нового мира". Если у вас категорически не получается запостить эссе в коммент (это несколько раз случалось) - посылайте в личку Владимиру Губайловскому или на emailЭтот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра. - с пометкой в теме "На конкурс".
Лидер конкурса читательских симпатий Алексей Смирнов - 62 лайка, второй - Андрей Пермяков - 12 лайков. Если вы хотите оставить отдать свой голос понравившемуся эссе - лайк можно поставить здесь: Конкурс эссе к 90-летию "Нового мира"
Можно проголосовать и в комментах к этой заметки - поставьте номер эссе в ваш коммент. Такой "лайк" тоже будет засчитан.
Эссе приводятся с обратном хронологическом порядке.
Эссе не редактируются и выставляются как есть.
Некоторые эссе, опубликованные в комментариях к странице Конкурса, были признаны не имеющими отношения к журналу "Новой мир".
В Конкурсе будут принимать участие только те эссе, которые опубликованы на этой странице.
Все эссе присланные на Конкурс к 90-летию "Нового мира"
18. Даниил Каплан
За что я люблю Новый Мир?
Женственность этого вопроса глубоко тронула мое читательское сердце. Признаваясь в симпатии, я скажу для начала лаконично «по-мужски» и «по-детски» наивно. Я испытываю это сильное чувство к журналу, как к живому существу, потому, что оно перешло ко мне в руки и в сердце, как это говорится, по наследству. Еще, я люблю его, как дорогое вино, за нестареющую содержательность. За то, что он не всегда был «За», даже когда иначе было нельзя или небезопасно. За умение уклониться или воздержаться от "партийных мобилизаций". За его легендарную твардовскую твердость, за гонимый либерализм и «возвращение имен». За то, что «не подлаивал», но подставлял плечо и полосу опальным и им сочувствующим. И, кажется, обложка журнала не выцвела от времени, но мудрость просветлила лицевую сторону его.
Много причин любить «Новый мир», его можно любить хотя бы за то, что он открылся читателям прежде Времени и Газеты, предвосхитил их появление, если так можно выразиться, стал предтечей независимой публицистики; и в трудное время нашел в себе силы соответствовать названию, а в лучшие времена, по тиражам, мог конкурировать с газетой. Наконец, его голубой корешок и в рыночных условиях держится на плаву – существование это (на грани выживания) может показаться лишенным смысла, однако же нонсенс сопротивления масс-медиа уже сам по себе достоин отдельной похвалы… (и спонсорской поддержки).
Иными словами, причин много и точка, но о некоторых хочется сказать особо. Во-первых, социальная смелость журнала и его редакции в разные времена: От поддержки Пильняка и его романа «Красное дерево» в эпоху редактора Гронского – До публикации романа Дудинцева «Не хлебом единым», в 1956-ом, в период Симоновской редактуры. И далее, к Орловскому «Альтисту Денисову» - это уже наровчатовская пора. Правда, поговаривают, что это первая леди «Нового мира» той поры «перекуковала дневную кукушку», но опустим сплетни. In versus с другими журналами, «Новый мир» оправдывает свое название почти всегда. Оставаясь верным себе и своей «смелости» (в кавычках и без кавычек), которую олицетворяет собой Твардовский. Это не что иное, как литературная и, шире, культурная традиция – развиваться в конфликте, в столкновении, в протесте.
Во-вторых, характер издания – львиный – интеллигентный, открытый и сильный. Что, прежде всего, отражает качество материала и его полемичность, магнетизм. Говорят, не читает уже никто толстых журналов, привычны жалобы де «нет литературного процесса», и не мудрено, мол, быть царем валежника; а в журнальном зале «Новый мир» на высоте и позиции его, говоря современным языком, в топе. Его содержательность держит форму, сопротивляясь графомании, и он не формален в этой форме. Это, в действительности, литературный, художественный журнал. Он не съезжает в публицистический «фастфуд» и не замечен в «клубности». Он современен по нутру, но держится в теле исторического памятника – особняком (во всех отношениях).
Хороший, качественный деликатес для литературного гурмана. И это, в-третьих – читать полезно, чтобы вкус не потерять и нюх. Ходить оно конечно за художественным словом принято во МХАТ, как за коромыслом, чтобы поглядеть на него, как на раритетную диковинку. А там, на сцене, медведь с рыбьей костью в зубе – не Качалов, но педали крутит. Театр есть театр… только это уже не храм художественного слова, а что-то другое. Пушкин там уже не ощущается религией, как было для поколения Хуциева. Чайка – сдана в реквизит и покрывается пылью, как колпак Тиля нафталином в Ленкоме.
Что естественно, ибо этот мир преходящ; но только «Новый» остается новым. Новым, в смысле темпоральности вопрошания, незавершенности мышления, подлинности существования человека. «Новый мир» не разучился сочувствовать, «уязвляться» страданием и отучает своего читателя от цинизма, привычного нынче, который нас разрушает и это не восстановимо.
Оазис художественного слова – вот что такое для меня «Новый мир», и за это я его люблю.
Он сохранил свое лицо и изменил суровость моего, что приятно, спасибо.
P.S.
Новый мир, хочется верить, (хотя бы в масштабах одного издания) удастся сохранять на печатных листах, на электронных носителях, на века и на добрую память; чтобы не пришлось опосля созидать турусы на освободившемся месте.
-----------------------------------
17.
«Это написано про нас…»
Для себя я открыл ваш журнал летом 1978 года, когда в стройотряде прочитал ноябрьский, 1962 года, номер с солженицинским «Иваном Денисовичем». Случилось это знакомство, может, и случайно, а может, и закономерно. В это лето наш стройотряд работал на строительстве дамбы т.н. «камского моря», километрах в тридцати вверх по течению Камы от Набережных челнов. Бетонные работы – настоящий каторжный труд, но заплатить нам обещали «по-серьёзному», поэтому и вламывали на этой, пропади она пропадом, дамбе, не щадя себя. Работавшие рядом с нами заключённые (кстати, нормальные мужики!) смеялись: дескать, мы-то на эту каторгу попали по понятной причине, а вас, дураков-студентов, какой чёрт сюда занёс? Рассчитываете заработать? Ну-ну… Хотеть, как говорится, не вредно (кстати, зэки оказались правы: с оплатой нас бессовестно надули.)
И вот в один из вечеров, когда я приходил в себя после очередной смены, в палатку ввалился Виталька Корзунов, мой товарищ с параллельного курса, и сунул мне в руку толстую бумажную книжицу. На, почитай, сказал он. Там всё как будто про нас написано. Я хоть и устал в тот день «по-взрослому», и было мне совершенно не до чтения, удивился: как это про нас? С какой такой радости? Да-да, кивнул Виталька. Только ты это…( и он перешёл на заговорческий шёпот), особенно не свети этим журналом. Не надо. Самиздат, догадался я. Да какой самиздат, поморщился Виталька. «Новый мир». Но всё равно. Про Солженицына слышал? Диссидент, что ли? Почти. Вот там как раз его рассказ - и Виталька кивнул на книжицу, которая и была этим самым ноябрьским 1962 года номером. А сказал – про нас, обиделся я. Ты прочитай, а уж потом сопли пускай, рассердился Виталька и вышел из палатки.
Я начал читать – и «добил» повесть , что говорится, «за один присест». Виталька, конечно, преувеличил: страдания Ивана Денисовича не шли ни в какие сравнения с нашими стройотрядовскими, но, как бы это сказать поточнее, знакомым «пахнУло» совершенно узнаваемо. Запомнилось в тексте (и удивило) полное отсутствие какого-либо пафоса – героического, страдальческого, тоскливого, усталого (каким он ещё бывает?). Просто описание лагерных будней, причём язык этого описания - неторопливый, внешне совершенно безыскусный, типа языка среднеазиатских акынов ( «чего вижу, то пою»). Вот этой обыденностью, этой совершеннейшей прозаичностью тех совершенно трагических будней мне запомнился сам рассказ, а журнал, что говорится, «зацепил».
Сознаюсь: после знакомства я так и не стал вашим постоянным читателем, но именно в «Новом мире» прочитал и «Доктора Живаго», и платоновский «Котлован», и прозу Виктора Астафьева и Владимира Маканина. Но именно с «Одного дня Ивана Денисовича» я понял, что «Новый мир» это ЗНАК КАЧЕСТВА в нашей советской литературе. «Новый мир» литературную дешёвку не печатает, поэтому если уж читать, то, в первую очередь, его.
-----------------------------------------------------------------------------
16. Елена Шимонек, г. Екатеринбург (аккаунт в ФБ не указан)
За что я люблю «Новый мир»
Есть в Свердловской области маленький город под названием Полевской, в котором я родилась и выросла. Городок глубоко провинциальный, но имеется там своя литературная жизнь, свои местные поэты и писатели. Никто из них, конечно, ни при жизни, ни после смерти классиком не станет, но в городке их знают, любят, ими гордятся. Притом особого почета и уважения из этого сонма местно-чтимых литераторов удостоились два прозаика – Валерий Михайлович Климушкин и Сергей Федорович Стародуб. Почему именно они? Только им за всю историю нашего городка удалось пробиться на страницы центрального «толстяка». И этим «толстяком», как уже все догадались, стал «Новый мир». Студент В.Климушкин в 1965 г. опубликовал два рассказа. А немолодой уже бывший учитель С.Ф.Стародуб, чудом выживший в колымских лагерях, парализованный и писавший свои произведения прикованным к постели, в сентябрьском номере журнала за 1966 г. выпустил свою первую повесть «Судьба отца».
Для обоих это был дебют. И даже по меркам советского времени, при провозглашенных для всех равных возможностях дебют ошеломительный. Первые публикации, и сразу в известном столичном журнале! Казалось бы, вот она – птица счастья, которую удалось поймать за хвост. Только ни для одного из авторов не стал журнал «Новый мир» ни путевкой в большую литературу, ни выигрышным билетом в жизненной лотерее. Скорее уж, некой черной меткой. В Свердловске в те времена имя главного редактора «Нового мира» Александра Трифоновича Твардовского на региональных чиновников от литературы действовало, по воспоминаниям некоторых очевидцев, как красная тряпка на быка. С такими «рекомендациями» опубликовать книгу в Свердловске - можно было и не мечтать. Поэтому все последующие книги С.Ф.Стародуба вышли в свет в Хабаровске, а первая книга В.М.Климушкина появилась хоть и на Урале, но только через десять с лишним лет, когда улеглись все страсти и ушел в мир иной оппозиционный главред «Нового мира».
И вот с тех пор прошло уже почти полвека, но больше никому из полевчан сей подвиг повторить так и не удалось. А потому столь чтимы и хранимы в анналах городской истории их незнаменитые для всего остального мира имена.
Можете смеяться над моим местечковым патриотизмом, удивляться моей нелепой провинциальности, но я люблю журнал «Новый мир» в том числе и за вот этот вот факт из истории моей малой родины. А еще за то, что каждый новый читатель этого журнала в полном соответствии с его заслуженным именем открывает для себя свой собственный НОВЫЙ мир.
---------------------------------------
За что я люблю «Новый мир»
Старый добрый Новый мир. Всегда новый. Он выходит к читательской трапезе в своей чрезвычайно простой синей обложке, но мудрая Долли Облонская знает, сколько стоит такая простота. «Новый мир» - аристократ в синей спецовочке, бонтонный журнал, столп респектабельности. Созерцатель магического кристалла, прозревающий даль будущих творений.
Для литературных новичков «Новый мир» - манящий Эверест, чудесный дворец из картона с прекрасной юной барышней в газовом платье на пороге – точь-в-точь как в сказке Андерсена о стойком оловянном солдатике. У барышни легкое, удивительно лёгкое дыхание…
«Новый мир» начинался для меня трижды – ибо Бог троицу любит. Первый раз - тонким пунктиром - с рассказов мамы про то, как обливаясь слезами, она читала в студенческие годы в Казани «Один день Ивана Денисовича». Второй раз – всерьёз и надолго - с прогремевшей на всю страну статьи Николая Шмелёва «Авансы и долги», которую принесла на урок учительница истории. До той поры в нашем североказахстанском захолустье о «Новом мире» особо не слыхивали. Выписывали «За рубежом», «Литературную газету», «Химию и жизнь», гонялись за дефицитными книгами. Я выпросила журнал со статьей у учительницы, жадно читала дома, показала отцу, он понес его на работу, и в итоге наше семейство незамедлительно подписалось на «Новый мир». Вожделенный толстый синий прямоугольник ниспадал в почтовую ячейку раз в месяц ровно до тех пор, пока не развалился Союз, и Северный Казахстан, избалованный союзным, а не республиканским подчинением, не оказался отрезанным от Москвы.
В самом конце девяностых свершилась третья и окончательная встреча с «Новым миром». Уже были позади учеба в университете, несколько лет работы, рождение первого ребёнка, когда я совершила визит на почту в Тёплом Стане и поискала в подписном каталоге индекс «Нового мира». Надо же, жив! Жив журнал! Ну а что ему станется? Любовь бессмертна, рукописи не горят, а невозмутимо-синий «Новый мир» всегда с вами. Всегда Ваш, искренне Ваш - вечно юный «Новый мир».
------------------
14.
...Годами не вылечить сердца утраты,
Родные, любимые лица уходят…
Но, лишь эти страницы уносят обратно,
Туда, где мы вместе по улицам ходим.
И вот юбилей тех любимых страниц
Пусть годы идут – теперь уж не жалко.
Теперь и в архивах далёких столиц
Хранятся истории прошлой закалки…
Где-то правда льёт ключом, ключом скромным, чистым, рождающим и бережно хранящим историю, а где-то совсем неправдоподобными строками светятся листы журнала. Когда-то мой дед – Пашинин Сергей Ефремович, прошедший всю Великую Отечественную от Новороссийска до Одера: Украина, Белоруссия, Молдавия, Румыния, Польша, Венгрия, Восточная Пруссия, Кенигсберг, Данциг, Гдыня, Каса, Регенвальд… приехал домой и вытащил из кармана маленькую книжечку с росписью Константина Симонова. Тогда он не казался далёким, загадочным поэтом. Он был родным, своим, ведь он так искренне, честно писал обо всем… о войне... о вере… о любимых и любви… После войны, листая незнакомый журнал, дед находит знакомое имя - Константин Симонов. Так произошло первое знакомство моей семьи с журналом. С Симоновым Сергей Ефремович больше не встречался, но, то ли в благодарность, то ли просто в память, а после, уже ради интереса он до последних дней выписывал этот журнал.
***
Впервые я нашла «Новый мир» и ту книгу с росписью Константина Симонова на полке уже после смерти деда (год назад, мне было 16 лет), а эта история, которую я не раз слышала в далеком детстве, меня только сейчас тронула до глубины души. И как-то то ли в благодарность, то ли просто в память, а после, уже ради интереса я стала все чаще брать с полки эти старые журналы, запылённые десятилетиями и вчитываться в их рассказы, статьи… "Новый мир" для меня дорог. Ведь память, интерес и любовь к прошлому и настоящему не стереть… и нравится он потому, что это еще и память о моем дедушке – о его добром знакомстве, о его жизни, о его времени, которыми можно гордиться всем и каждому из нас…
-------------------------------------------------------
13. Евгений Карасёв, г. Омск (аккаунт ФБ не указан)
ЮБИЛЕЙ !
А жизнь… она, как пароход,
А может быть, как самолет.
Далекий 25-ый год-
Он нам покоя не дает
Прошел уже не малый срок,
Когда родился «Толстячок»
И тут не надо много слов,
Новый журнал во всем был нов.
Все было хорошо и плохо…
Журнал этот – сама эпоха.
Со всеми пережил все испытанья,
В которых боль, любовь, страданья.
Он открывал нам имена,
Те, что узнала вся страна.
Талантов создавал созвездие,
Нес прозу, критику, поэзию.
Будь эпопея иль рассказ,
Роман иль повесть без прикрас.
Не все ценили правду жизни
Во много страдающей отчизне,
Но шел он, словно ледокол,
Преграды встречные колол.
По предложению Стеклова,
Был «Новый мир» тогда основан.
И как определить весомость срока?
Стоял сам Луначарский у истока.
Редактор главный, как успеха половина:
Полонский ,Гронский, Ставский и Щербина
И Симонов, Твардовский , Косолапов,
Поэт известный Наровчатов.
Карпов, Залыгин, Василевский-
Назвать их в юбилей есть повод веский.
И авторы известны без вопросов.
Здесь Эренбург печатался и Гроссман
Журнал- отец, произведенье- сын:
Некрасов, Дудинцев, Войнович и Лакшин.
Смелость в печати – это подвиг ратный:
Астафьев, и Залыгин, и Айтматов.
Порою образ,как скульптуру, лепим:
Кушнер и Бродский, Петрушевская, Прилепин
«Доктор Живаго», «Котлован»-
Имеют высочайший сан.
И, чтобы правду жизни высечь,
Увидел свет «Иван Денисыч»
2.
Здесь не до блеска, не до лоска:
Просил Хрущева сам Твардовский.
Добился все же своего,
Что здесь добавить? Ничего.
Ну и совсем не просто так
Возник «Архипелаг ГУЛАГ».
Здесь не приемлема халтура.
Высокая литература
Несет особенный свет людям-
Так было, есть и пусть так будет!
Каждый из авторов нам близкий.
Спасибо и поклон всем низкий.
Старейший ежемесячный журнал
Не штиль напоминает, а аврал.
По-прежнему любимый наш,
Хоть и поменьше стал тираж.
О, дорогой наш юбиляр,
Ты молод, а совсем не стар
«Пусть все пройдет,
Как с белых яблонь дым…»
Уверен: будешь вечно молодым!
Все есть в тебе: и гром, и шепот.
Ты жизненный несешь нам опыт.
То горечь приносил, то сладость,
При этом ты всегда был в радость.
И у тебя есть свой читатель,
Что далеко не созерцатель.
И погружаться надо вглубь,
Чтобы познать самую суть.
А что же есть этот журнал?
Он рядовой и генерал.
В тылу иль на передовой,
Он непременно рвется в бой.
А разве может быть иначе?
Неразрешимые задачи
Порою надо разрешать.
Нельзя позиции сдавать.
Рабочий он, интеллигент.
Да, здесь заслужен комплимент,
Его характер пусть крутой,
Если призыв, то не пустой.
Он Новый – это значит первый,
Подчас натянуты так нервы,
3.
А первому всегда трудней
Среди бегущих лет и дней.
Пусть время жестче все и злее,
Новые веянья, идеи –
Это все нам необходимо.
Так что не проходите мимо.
На острие: поэты, и прозаики,
И публицисты, и издатели.
И пускай вокруг сугробы,
«Новый мир» - журнал особый.
Он у читателей в крови-
Остров Надежды, Веры и Любви.
Еще, как островок свободы,
В сердцах и душах дает всходы.
О встрече с ним мечтаем.
Его взахлеб читаем.
А «Новый мир»- это названье,
Как будто главное призванье.
Пробьется к нам живое слово,
А слово есть всему основа.
Недаром порой ранит снова
Правдивое русское слово.
Журнал, что из тепла и света.
Он, как отдельная планета.
На небосклоне нашей прессы
Для многих очень интересен.
Да, 90 долгих лет,
А это юбилей не малый,
Хотя журнал совсем не старый.
Скорее- юноша, не дед.
Читателя надежный друг
И без него, ну как без рук.
Он перенес все потрясенья,
Все споры, домыслы, сомненья.
Признаемся, что «Новый мир»
Для многих стал просто кумир.
«Не сотвори себе кумира…»
Но как без «Нового нам мира»?
Так будь же сложен ты и прост,
Мы за тебя поднимем ТОСТ!
Желаем творчества в судьбе
И процветания тебе.
И, чтоб 100-ий ЮБИЛЕЙ
Встретить в кругу коллег, друзей!
---------------------------------------
12.
За что я люблю "Новый мир"
Новый мир... этот журнал помог мне открыть мир литературы и поэзии. Знаете, когда я только начинал знакомство с этим журналом, мне действительно казалось, что название "Новый мир" дано не просто так. Ведь все произведения, которые публикуются в нём являют собой частичку того, что несёт в наш мир новое дыхание времени.
Люди читают, развиваются, а следовательно и мир изменяется к лучшему. Читая и осознавая истины литературного мира, мы, или наше сознание, стремится к тому, что называют "высшим разумом". Следовательно, "Новый мир" даёт нам шанс достичь этих высот человеческого развития! Ах, как же я люблю чувство, когда держишь новый выпуск журнала и ликуешь от чувства полного духовного удовлетворения!
— Да, - проносится в голове. - Настал тот долгожданный момент окунуться во что-то новое!
----------------------
11.
Эссе N1. Мне рассказывал русский геолог, удравший с семьёй из советского когда-то города Фрунзе, что в самый разгар тамошних националистических беспорядков, когда по улицам шастали толпы с криками "Чемодан-вокзал-Россия", он прятал маленькую дочку в завалах толстых журналов домашней библиотеки, а сам стоял ночью у дверей с геологическим молотком и шептал на киргизском: "Я тебя не боюсь, сволочь, я и смерти не боюсь, я тебя, сволочь, убью, и себя убью, а дочку мою ты не найдешь...".
Эссе N2. Владимир Павлович Эфроимсон был частым гостем в Школьном отделе прежней "Комсомолки", и мы с ним бурно спорили и о гениальности, и об альтруизме. Его знаменитая статья в "Новом мире" тогда многих успокоила - мы, стало быть, потомки самых добрых, значит, жить будем! Но другой великий старик - Николай Михайлович Амосов говорил мне: "Бред! Мы потомки каннибалов - мы потому и стали такие умные, что нашим предкам приходилось выживать в кругу родичей, которые - чуть зазеваешься - и загрызут тебя". Это противоречие - чей же я, наконец, прости-Господи, потомок?? - мучило меня долгие годы, до тех пор, пока один археолог не рассказал, что у пещер кроманьонцев находили кости обглоданных ими неандертальцев - то есть, со "своими-то" наши предки были куда как добрыми и вели себя друг с другом "по-"новомирски-эфроимсоновски", а вот тех, кого назначили "нелюдьми" поступать можно было "по-амосовски"
Эссе N3. Я родился на Стромынке, в смешном треугольнике между дурдомом имени Гиляровского, тюрьмой на Матросской Тишине и главным общежитием МГУ, где в маленькой комнате жило до 18 будущих гениев, а мы, малыши, пищали в колыбелях, отгороженных простынями. И ведь жили... Я потом спросил у отца, почему талантливого Трифонова, автора "Студентов" Твардовский НЕ печатал в "Новом мире". Старик был обидчив и не простил молодого гения, который в ответ на приглашение "пойти выпить с нами стариками" сослался на занятость (у него свидание было с какой-то дурёхой-молодухой. имя которой он потом забыл). Меня эта история научила , словами одного финского политика "На хоккейном поле бежать не туда, где шайба сейчас, а туда. куда она потом прилетит".
Эссе N5. Когда Наровчатов, видимо, спасая "Новый мир" от гибели, начал вовсю печатать там Брежнева, по редакциям началась охота за головами - всем хотелось понять, кто это такой смышлёный ваяет за старика тексты и какую за это платит цену. Некоторые из изыскателей изображали из себя негодовантов, но по их полудиссидентским мордам было видно, что сами-то они вряд ли отказались бы от лестного предложения побыть в шкуре литрабов в обмен на тёплое местечко зарубежного собкора или на звание временно неприкасаемой священной коровы...Из наших подозрение пало на Васю Пескова, Валеру Аграновского и, кажется, Виталика Игнатенко. Они темнили, не опровергая, но и не подтверждая факта соучастия в литературном преступлении века (впрочем, я недавно сунулся перечитывать "Малую Землю", и ничего, не умер, даже порой поинтереснее, чем Пелевин). Но дедушка Вася, наконец, взбеленился, и сказал строго: "Я что. враг себе? Русский народ задним умом крепок. Вот умру я, что обо мне вспомнят? Что зверям в жопу через окно в природу заглядывал? Не-е-т. Вспомнят, что был такой лауреат Ленинской премии, который ни в одной своей статье слово "Брежнев" не употребил, когда всяк норовил подлизнуть ...". Молодым всего сарказма тут не понять...В Отделе пропаганды ЦК КПСС в те годы сидел специнструктор, который СЧИТАЛ коэффициент славословия в газетах и докладывал по начальству, которое потом накручивало хвосты по вертушкам главным редакторам: "У вас сегодня Леонида Ильича упомянули всего 7 раз на первой полосе, а вчера было 8".
И неслись по коридору курьеры с подписными полосами, куда рукою главного вписывалось "как сказал Л.И. Брежнев про...", и травили старики байки про то, как сошёл с ума директор павильона "Свиноводство" на ВСХВ-ВДНХ, не сумев решить нерешаемое: то ли ставить бюст И.В.Сталина перед входом, то ли нет... ...Вот почему я не в претензии к Наровчатову. Хотя, Твардовского люблю всё-таки больше...
---------------------
10. Андрей Пермяков
Лет тридцать назад среди всегдашних русских книжных мальчиков вновь появился неуникальный, но часто пропадающий подвид: мальчики журнальные. Ну, вот так случилось: идеология рухнула, Интернета не было, в телевизоре — от полутора до двух с половиною каналов, а периодические издания сделались интересными. И не, кто про политику, а другие. Вернее «другие» тоже были про политику, но чуть иначе.
Журнальные мальчики, конечно, были по возрастной глупости идеалистами. А второй раз они были идеалистами по инкубаторности своего воспитания. Нет-нет, советский быт как таковой — вещь суровая. Вот насквозь просто суровая вещь: от нравов учительниц начальных классов до способов раздобыть дефицит. Способы эти осваивали, кстати, лет с двенадцати.
Но реальность, данная в ощущениях, не мешала абсолютной убеждённости: где-то существуют идеал и правда. Вот просто обязательно и строго в едином экземпляре. Ладно, пускай с коммунизмом не получилось, но точно-точно кто-то знает, где справедливость и всё такое.
А потом вдруг появились писательские дискуссии и публикации совсем другой литературы. Первыми тут оказались, как ни удивительно это звучит из 2014-го года, «Литературная газета» и «Юность». В Литературке, на второй её странице, долго-долго спорили Василий Кожинов и Бенедикт Сарнов. Они взаимно подлавливали один другого на несообразностях и пытались выставить обманщиками, но ведь спорили, а не жаловались в разные противные органы! А в журнале Юность возник Испытательный стенд со стихами, например, Юрия Арабова, Сергея Гандлевского, Нины Искренко или Александра Ерёменко. Сказать, кто из них лучше и больший новатор было нельзя и это радовало.
Так вот: идеалистические журнальные мальчики восьмидесятых годов были, конечно же, за всё хорошее и против всего плохого, да. Но вот за своё хорошее они не были готовы называть оппонентов разными уличными словами и просить их заткнуться. Потом некоторые научились, увы. Издания же сделались другими. Политическая составляющая за редким исключением в них исчезла, и это хорошо. Но вот в абсолютном большинстве случаев можно сказать: этого автора не будут печатать там-то и там-то и вот потому-то и потому-то. Порой это декларируется открыто, тогда бывает противно и смешно, чаще — скрытым образом, тогда тоже противно, но даже и посмеяться не над чем.
А Новый мир остался таким спокойным московским журналом. Скажем, я не очень представляю другое издание, способное почти подряд, с разницей в несколько номеров напечатать харьковчан Сергея Жадана и Станислава Минакова. Подчеркну: речь идёт именно о столичных изданиях, выходящих на бумаге и вот именно сейчас, когда политика продолжается сильно другими средствами.
На качестве публикуемого такой подход сказывается замечательно. Всё ж распределение таланта весьма случайно и с политическими убеждениями не сцеплено. А культурной вменяемости написанного хоть и неопределимо, но его никто не отменял. И этот момент для журнала, кажется, очень важен. А ещё Новый мир не боится называть себя мейнстримным изданием. Сейчас не боится, когда модно и безопасно быть маргинальным, оппозиционным или на крайний случай — ориентированным на новизну.
Словом, журнал очень симпатичен в нынешнем виде, а на перспективу может сделаться ещё симпатичнее. Ну, правда: рано или поздно всем же надоест ссориться до полного раздрая и непонимания языка собеседника. Понадобятся площадки для диалога. Тут бы и… Но это, конечно, уже мечты журнальных мальчиков. Вот.
-----------------------------------------------------------------------------------------------------------
9.
Мои родители читали «Новый мир» (а я, спустя тридцать лет, стал его автором)
Однажды я вечером, наигравшись в футбол, я быстро вбежал в дом и увидел мать и отца сидящими на кровати. Мать вслух читала какую-то большую книгу. Увидев меня, мать захлопнула и отложила книгу. Отец смущенно встал, и ушел куда-то во двор, мать приготовила мне ужин.
Наутро я нашел журнал, спрятанный под подушкой. Это был «Новый мир» с твердыми синими обложками, в нем я отыскал закладку из обрывка газеты. Так вот, оказывается, что читали отец и мать – повесть «Один день Ивана Денисовича». Я, хоть и был тогда подростком, но уже где-то слышал от кого-то, что есть такой смелый писатель Солженицын, который написал смелую книжку «против Сталина». Последняя фраза произносилась шепотом.
Я торопливо пробежал несколько страниц, но повесть сразу показалась мне неинтересной: какой-то лагерь, какие-то зеки… Я предпочитал читать американскую фантастику, которая появлялась тогда в нашей библиотеке в виде сборников.
-- Почему вы прячете эту книгу? -- спросил я.
-- Там написано про лагеря, -- ответил отец.
-- Ну и что, я был в пионерском лагере под Ельцом. Кормили плохо, каждый день картошка с солёной треской. А еще будят в семь утра горном, чтобы подметали дорожки самодельными мётлами…
-- Твой пионерский лагерь по сравнению с тем, в котором сидел герой повести Солженицына – дом отдыха! – со вздохом произнес отец. Есть и другие, очень страшные лагеря…
-- Что же это за лагеря? -- допытывался я.
-- Туда сажают советских людей которые болтают лишние, и читают не т е книги. Эти люди, сидящие в лагерях, именуются «врагами народа».
-- Что же они такое говорили, если их посадили в лагеря? – не отставал я.
Но отец ничего больше не стал объяснять, лишь приложил палец к губам.
Спустя неделю мои родители принарядились -- мать надела свое единственное выходное зеленое платье, на котором выделялись темные полоски в виде клеток. Она причесалась, в волосах ее был белый гребень.
Отец надел свой единственный чистый костюм с широкими, как трубы, брюками.
-- Куда вы? -- спросил я. В ту пору мне было лет тринадцать.
-- В клуб, там сегодня лекция.
-- Какая еще лекция? -- снова спросил я.
Занудных лекций в то время в клубе читалось много: о вреде курения, о международном положении, есть ли жизнь на Марсе, как правильно воспитывать детей и т.д. Я ненавидел лекции. Часто они неожиданно заменяли кинофильм, который по причинам бездорожья не смогли завести в наш район.
Мать с отцом таинственно переглянулись.
-- Тебе не следует знать об этом… -- сказала мать.
Но я, спустя полчаса сам пришел в ДК, перестроенный в 30-х годах из бывшей церкви.
Зал набит битком, люди стоят в дверях и в проходе.
Я кое-как протиснулся в проем большого церковного окна с круглым верхом -- отсюда мне была видна фанерная трибуна с гербом СССР, с герба местами с него облупилась краска, обнажились белые кусочки гипса. Даже издали различались на фанере и гербе следы от потушенных окурков -- проделки местных хулиганов. На трибуне выступала заведующая библиотекой Елена Владимировна. Она была взволнована, голос ее, и без того резкий и тонкий, сейчас звенел, как натянутая струна. Она рассказывала о повести Солженицына, упоминала имя Ивана Денисовича, видимого того самого, повесть о котором читали мать и отец. Иногда, волнуясь, она поднимала журнал «Новый мир» с повестью Солженицына, авторитетно мелькала синяя обложка картонного переплета и строгие простые буквы названия.
В зале то и дело аплодировали, когда из уст докладчицы вырывались слова «гласность» «свобода», «оттепель», «разоблачение культа личности Сталина».
Однако, несмотря на взволнованность Елены Владимировны и аплодирующий зал, я плохо понимал, о чем идет речь, хотя и слышал о том, что культ личности Сталина разоблачен, а лагеря, в которых томились миллионы неповинных людей, закрыты. Почему в нашем сельском народе такое брожение? Неужто их всех взволновала повесть Солженицына, опубликованная в «Новом мире». Казалось бы, какое до всего этого дело нашим колхозникам?
Мало чего понимая отроческим своим умом, я выбрался из зала на улицу. Темнело, на круглой танцплощадке уже светились гирлянды лампочек, на эстраде рассаживался небольшой оркестр из четырех человек: труба бас, саксофон, аккордеон, а с ними неутомимый барабанщик -- давно уже седой и лысый. Он чем-то напоминал мне Ивана Денисовича, о котором я пока еще мало чего знал. Но я чувствовал – мир (не только журнальный, но и настоящий, который был сейчас, передо мной!) переменился. Девушки в нарядных платьях и парни в белых нейлоновых рубашках подбадривали оркестрантов -- музыку, ребята, музыку!..
-------------------
8.
За что я люблю “Новый мир»
Во время подписки на периодическую печать в нашем учреждении все становились необыкновенно ласковы и внимательны к тем, кто «решал вопросы», ибо на «Правду» подписывали всех, а «Новый мир» был в дефиците: подписок на него выдавали с гулькин нос, а желающих подписаться было много. И тогда завязывались интимные дружбы с профсоюзными боссами, добровольно бралась на себя дополнительная общественная работа, у завкафедрой, декана и ректора как из-под земли появлялись бесплатные помощники, совершенно беззаветные и стойкие, как оловянные солдатики. Это уж не говоря о бесчисленных коробках конфет кондитерских фабрик «Красный Октябрь» и «Ударница», заполонявших в этот период все уголки, «красные» и укромные, нашего института, и бутылках армянского коньяка – количество и ассортимент зависели от половой принадлежности одариваемых. Прежде встречавшиеся лишь на собраниях, люди срочно влюблялись, назначали свидания, приглашали важных дам в рестораны, кокетничали напропалую с партийными владыками, телефонные аппараты раскалялись от жарких признаний, а двое даже женились на профсоюзных богинях – и всё ради подписки на «Новый мир». Вот им живалось весело, вольготно на Руси. Жертвы бывали неисчислимы, подвиги явны, а то и сокрыты, зато счастливцы отпирали разудалою рукой дверь, откуда вылетали «Новый мир», успех, покой… А на следующий год проблема несколько усложнялась, потому что начальствующие порой менялись, а многожёнство в СССР было запрещено, да и с конфетами и коньяком становилось всё сложнее и сложнее.
Мне подписка доставалась редко, но есть же на свете друзья поудачливей меня. Вот тогда и читался по очереди, длинной, хотя и не видимой глазу, новенький номер журнала, выдаваемый на ночь или две. И однажды, в самом начале перестройки, когда в воздухе послышались гулы свободы, когда показалось, что достаточно всё честно сказать, и общество изменится, я решилась отнести в легендарную редакцию свой опус. Тогда я ещё не знала, что моё поколение попало во временнУю щель. Лет до сорока нам ясно давали понять, что претендовать мы ни на что не можем – ни на публикации, ни на карьеру, ни вообще на свой голос, – потому что молодые. А после сорока мы, так и не получив статуса «имеющих право», мгновенно стали восприниматься как старые и уже поэтому «права не имеющие»: на сцену вышли совсем юные.
Встретил меня сам Анатолий Иванович Стреляный. Был он велик, красен лицом и завернул мою статью не глядя. «У нас ещё столько неопубликованной классики, а тут вы… портфель редакции забит на годы вперёд». И пошла я, солнцем палима, восвояси, придавленная своею малостью. Ведь и в самом деле: столько ещё написанного великими и неопубликованного в СССР, а тут я – никто, и звать меня никак… И продолжала читать новых классиков в «Новом мире», и восторгаться, и с нежностью вспоминать Анатолия Ивановича и ту атмосферу воли и лёгкости, которой не могла надышаться, пока не обернулась она «дивным новым миром».
---------------------
7.
Однажды я с семьёй переехал в дом, который достался жене после кончины её сварливой и властной бабульки. История рода супруги в то постсоветское время была покрыта толстым слоем тайн, не менее основательным, нежели бетонная плита. Не исключаю, что прежде, благодаря такой немудрёной защите им удалось пережить и гражданскую, и репрессии, и прочие мероприятия наших «массовиков-затейников». Не обошла семью стороной лишь Великая Отечественная…
Основу рода составляли учёные. Впрочем, и на каждом следующем поколении природа отнюдь не отдыхала. Потомки пионеров советской науки собирали нежно в стопочку свои рацпредложения и патенты. Словом, семья была интеллигентной, чтение здесь было в почёте. Поэтому трудно назвать серьёзное литературное или научно-прикладное издание, которое не падало в огромный самолепный почтовый ящик, болтавшийся на калитке.
Их семейную любовь к чтению мне удалось оценить по праву, когда я начал разведку владений боем. Так вот – часть сарайчика была конкретно завалена многолетней подпиской различных изданий. И можно было бы благодарить судьбу за столь объемный пакет информации, если бы не одно небольшое обстоятельство… Интеллигентные люди – они же рабы своего творчества. А по этой причине, за небольшим исключением, люди малопрактичные. К примеру, иной творец так порой может быть увлечён дерзанием, что не заметит, что у него вторую неделю гостюет тёщенька. Короче – крышу в том сарайчике не латали с Олимпиады-80 как минимум. Конечно же, всё моё литературное богатство пребывало в состоянии папье-маше вперемешку с пылью веков.
На аутодафе шедевров советской литературы был приглашен мой закадычный друг. Именно ему я поручил предание костру бесчисленных стопок из влажных, слипшихся, растрепанных местами в труху страниц. Он пачку за пачкой носил на жертвенный огонь, а я неподалёку разбирал прогнивший курятник. Наконец, после очередного заныривания в недра сарая, он подошел ко мне и спросил: «Слушай, ты не помнишь сколько раз в день выходил журнал «Новый мир»?»
***
Так люблю я «Новый мир» или не очень? Думаю, что авторитетам достаточно уважения и почитания. Журнал я тогда приметил, откладываю, прикупаю на ярмарках, не без интереса и удовольствия читаю. А люблю я, всё-таки «Вокруг Света»!
-------------------------
6.
Для меня «Новый мир» первоначально - это неосознанно социально-близкий Твардовский. Казалось, что близок он по-товарищески, по коммунистическому мировоззрению, выяснилось позднее: по мелкобуржуазному, по кулацкому происхождению. Не удержались на постаменте и остальные былые кумиры. Залихватская народность рядового Тёркина, с годами измельчала до русофобии рядового Чонкина. Ледокол «Нового мира», безоглядно раскалывающий льды заговора молчания и распихивающий айсберги тоталитаризма, после того, как демократический туман рассеялся, оказался стареньким американским колёсным пароходом, прочно севшим на мель постсоветской пустыни слова. Никакими верблюдами современной писательской мысли не стащить этот раритет с монументального постамента из песка разочарований и проклятий. Оставим его на мели, как памятник всем борцам с тоталитаризмом, без тоталитаризма зачахшим от собственного ничтожества. 13.11.14
-------------------
Люблю за "Один день Ивана Денисовича". Мама рассказывала, как читала. За год до моего рождения, на станции Карымская Забайкальской железной дороги. Большая у нас страна. Бедная большая страна. И в общем-то, тёмная. За свет так что. За синий рассветный луч
----------------
4.
Другой мир, новый...
В детстве мир казался мне огромным, почти необъятным. Я видела это каждый год, когда мы отправлялись на море и в течение двух с половиной суток сменялись картинки за окном поезда. Совсем другие картинки показывали в «Клубе кинопутешественников» и в «Международной панораме». И тогда я вдруг поняла, что взрослые беспросветно обманывают меня, либо не догадываются, что вокруг нас пусто, ничего нет, нет ни Америки, ни Европы, ничего. Тогда я усомнилась и в том, что Земля круглая. Ну, никак Советский Союз не мог объять этот шарик, стоящий у меня на столе.
Зачем они врут я понять не могла, но подозревала некий заговор и помалкивала о своем открытии, в тайне уверенная, что заграниц не существует, буржуев не существует, несчастных африканских детей тоже выдумали, чтобы развлекать нас и питать воображение. Ведь никаких материальных фактов не было, и даже жвачка, которой делилась соседка по парте в классе казалась мне специально подкинутым лжесвидетельством. Фантазия рухнула, когда в восемь лет родители увезли нас с братом в длительную командировку в Монголию.
Неделя в поезде казалась кошмаром, забитое хозяйским скарбом купе не давало никаких возможностей движения. Везли все — от ложки и сковороды до телевизора — знающие люди предупредили, что на месте найти ничего нельзя. Но зато появилась надежда, что заграница все-таки есть. Воображение рисовало огни большого города и яркие витрины, которые в телевизоре казались лишь фантазией авторов программ, сказочным вымыслом.
Станция, где мы сошли встретила деревянной будкой, уазиком, дальше унылой, бесконечной степью без дорог. Заграничная действительность поразила меня хмурыми, неприветливыми лицами с полным ртом гнилых зубов. Они ненавидели нас, мы высокомерно опасались их. Русские держались вместе и от степной тоски строили козни друг другу. За год я узнала, что такое предательство друга, несправедливость взрослых и отчаянный страх в ожидании между песчаными бурями, когда китайцы ночью перережут нам глотки. И тогда я нашла выход, попросту сбежала в другой мир, мир настоящих фантазий.
Новый мир был жестоким, романтичным, познавательным, но всегда захватывающим. Я читала без разбора. Это было похоже на нырок к рифу, когда яркие, невообразимых форм рыбы проносятся стайками или величаво проплывают мимо на фоне разноцветья кораллов. У тебя не хватает воздуха, голова кружится, но оторваться невозможно, как и осознать все это.
Через два года мы вернулись в Москву. Я привезла с собой свой новый мир, он не требовал места в багаже, но занимал все мое время. И сейчас я читаю без разбора, ныряю с головой, не делая выводов и стараюсь не ставить оценку прочитанному. Просто хочу и дальше открывать разные миры, незнакомые и поэтому такие притягательные. И вот опять новое — я в «Новом мире» читаю свое эссе..
-------------------------------------------------------
До востребования. Я любил «Новый мир»
Он был увесист, как авторитетное мнение, и скромен, как синий платочек.
Но главное в «Новом мире» было то, что в лучшие годы его читали даже те, кому не было ни малейшего дела до нового мира ни вообще, ни в кавычках. Его читали потому, что там могло оказаться нечто дерзкое и одновременно солидное. В «Новом мире» не печатали всякую шушеру. Это было литературное лицо государства, соревновавшееся разве что с «Роман-газетой».
Люди качали головами, удивленно приговаривая:
— В «Новом мире»-то!
Имея в виду безобиднейшего «Альтиста Данилова».
«Новый мир» был скалой. Уж если там напечатали что-то рискованное, то дело автора было в шляпе.
Попробуй, сдвинь такую глыбу! Но иногда ее сдвигали. От этого «Новый мир» только выигрывал и крепчал. Простому смертному казалось, что если Аксенов уехал и впал в немилость, то приютивший его журнал подлежит острогу и каторге в полном редакционном составе. Такая участь ждала бы того самого смертного. Но не журнал! Вот он, все тот же «Новый мир», очередной номер.
Его не допускали в почтовые ящики, боясь покражи. Его выписывали до востребования и лично забирали на почте.
Иным и выписать не удавалось. Способность выписать «Новый мир» подчас указывала на всестороннее благополучие подписчика и наличие у него связей.
Конечно, не всегда. Кто только не ездил с ним в автобусе и метро.
Когда стало можно все, население замерло. Сейчас ударят из главного калибра! «Новый мир» не подвел. Он напечатал столько важного и запретного, что лично мне до сих пор не удалось перечесть и десятой части за неимением времени и краткостью жизни. Перестроечный «Новый мир», подшитый и переплетенный, надежно и навсегда расположился на моих полках, где простоит до моей же кончины.
И население выдохнуло, испытав легкое разочарование.
Были напечатаны Набоков и Солженицын. Отдали должное сонму забытых поэтов. Отдельные тома составили хлесткие экономические статьи. Все стало ясно. И ничего не случилось.
Впрочем, нет. Кое-что произошло.
В печать пошли немыслимые в прошлом собрания сочинений Джеймса Хедли Чейза, Рекса Стаута и Картера Брауна. «Новый мир» существовал не напрасно и сделал свое дело. Сорвав покровы и предъявив народу запретные шедевры словесности, он накормил общественность и подготовил ее к продолжительной сиесте.
Сам же «Новый мир» сократился до скромного тиража, который вполне соответствует базовой мощности общественного сознания и совершенно оправдан в тихий час
------------------------------------------
За что я не люблю "Новый мир"
Я не люблю "Новый мир" за то, что он вовсе не новый. "Новый мир" не является олицетворением чего-то нового, как раз наоборот: этот журнал воплощает устоявшуюся, институционализированную форму литературной легитимации. Толстый журнал - это институция легитимации в литературном поле, но при этом и сам институционализирован русской литературной традицией, если, разумеется, представить ее не как абстракцию, а как некое учреждение, наделенное исключительными правами. Получается двойная связь. При этом "Новый мир" - не просто толстый журнал, но еще и главный толстый журнал (это тоже традиция). Именно за "Новым миром" признается исключительная символическая кредитоспособность. Не спрашивайте, кем признается. Петей не признается, Васей не признается, но Вася и Петя - это частные лица, а вот неуловимая совокупность, производящая общественное мнение эту кредитоспособность за журналом вполне признает. Даже когда отрицает - ибо само отрицание приходится делать активным, осуществлять в форме перформативного акта или даже литературного манифеста. Отрицая - признаю, так как есть что отрицать (так философ прежде чем развернуть свою теорию, сначала вынужден прибегнуть к критике укоренившихся концепций, тем самым отдавая им дань). Возвращаясь к символической кредитоспособности, поясним, что имеется в виду. "Новый мир" - это как бы банк символического капитала, из которого можно черпать и черпать - источник не иссякает. И этому литератору и тому - все опубликованные авторы получают свою толику признания. Другое дело, что в ситуации инфляции признания такой кредит мало что дает литератору. Это еще одна черта, за которую я не люблю "Новый мир": он способствует этой инфляции. При этом можно было бы использовать имеющийся символический капитал для увеличения его цены - реформировать журнал, встроиться в мировой художественный контекст, пойти на риск, стать авангарднее "Транслита", увлекательнее "Афиши -Воздух", стать площадкой для постоянного живого диалога разнонаправленных сил, действующих в литературном поле. При этом репутационные запасы журнала таковы, что все это произошло бы без особого риска. Но журнал избегает таких рисков, избегает игры на условной репутационной бирже, избегает конкуренции с передовыми интеллектуальными изданиями. И понятно, почему - журнал старается сохранить свое лицо и свою консервативную аудиторию подписчиков, о которых заботится, не слишком уповая на их прогрессивность. Может быть, это правильно. Но я думаю, что нет, поскольку таким образом журнал грозит превратиться в живой памятник уже несуществующих литературных реалий. И лицо журнала станет тяжелой железной маской, за которой будет скрываться, как у Дюма, потенциальный наследник литературного престола, так и не сумевший реализовать свое предназначение. Более того, со старением своей аудитории журнал постепенно может стать просто избыточным приложением к своей сетевой версии. Ведь именно ее-то и читают. Когда-то я дал в своем блоге такое определение: " Толстый журнал - это распечатка части "Журнального зала" на плохой бумаге". Пока что это определение не потеряло своей актуальности. Может быть, я ошибаюсь и нам следует относиться к толстым журналам так, как англичане относятся к своей королеве и вообще к аристократии: есть некий благородный феномен, отличающий именно нашу литературную среду, и его нужно законсервировать и полюбить в качестве своего традиционного чудачества. Время покажет.
-----------------------
1.
Два эссе
За что я люблю "Новый мир"? А за что его, собственно, любить!
За что я не люблю "Новый мир"? А за что его, собственно, не любить!