Пример

Prev Next
.
.

Евгения ВЕЖЛЯН

ПАРАДОКС ТОЛСТЫХ ЖУРНАЛОВ

Толстые журналы как системообразующий фактор в поле современной литературы

Сокращенная версия статьи. Оригинальная версия: УДК 31673:31674:31675:8202.  "Вестник СПбГУ". "Филология. Востоковедение. Журналистика" Серия 9, 2014. Вып. 4.

Предметом рассмотрения в данной статье станет т.н. «толстый журнал» как исторически сложившийся тип издания в системе отечественной литературной культуры и, в частности, модус существования системы толстых литературных журналов в литературной ситуации 2000-х — 2010-х гг. Статья опирается как на имеющиеся источники и документы, так и на проведенные автором опросы и результаты включенного наблюдения (автор статьи работает в одном из описываемых изданий)1 .

Описание этого модуса само по себе достаточно сложно, ибо оно должно осуществляться с учетом неоднородности современного литературного поля, его нелинейной динамики и сосуществования в нем разновременных и полигенетических пластов. Эта нелинейность должна быть нами акцентирована, так как обычно, описывая современную литературную ситуацию, рассматривают ее динамику как процесс линейного «развития» тех тенденций, которые начали доминировать в период институциональной перестройки и переформатирования всей системы культуры на рубеже 1980-х – 1990-х годов (отмена цензуры, формирование свободных рынков, в том числе и рынков идей, стратификация аудиторий, отмена единой культурной иерархии и т.п.). Соответственно, выделяют условно "прогрессивные" и условно "регрессивные", т.е. отнесенные в прошлое, относящиеся к прежней системе отношений институции, которые воспринимаются как заведомо недолжные, маргинальные. невостребованные. В частности, именно так, как "рутинизирующие", описывает толстые журналы Б. В. Дубин в своих работах 1990-х - 2000-х годов.

Так, в статье 1993 года он пишет: "Соединение привычного мировоззренческого и эстетического кода, прошедшего через несколько поколений журнальных авторов 1960 - 1980 гг. ... с републикуемым авангардом и тамиздатом этих же лет с новыми постмодернистскими образцами производит, скорее всего без намерения авторов и издателей впечатление пародии, а в социологическом смысле - сдвига к культурной периферии как области соединения уже "готовых" (словоупотребление Тынянова), отработанных значений и моделей". [4; с.146] Спустя десять лет он, подводя итоги развития 90-х годов, продолжает ту же линию рассуждений: "Толстый журнал все чаще выступает теперь рутинизирующим элементом литературной системы, по преимуществу сохраняя - неважно, сознательно или по привычке - литературные стандарты и образцы прошлого. По сути, впервые за всю историю он не репрезентирует ни институт литературы, ни авангард литературных поисков, ни поле межгрупповых коммуникаций, ни канал взаимодействий с читателями, их наиболее продвинутыми группами и представляет лишь консервативный сегмент литературной системы. В этом смысле можно говорить о конце журнального периода советской литературы".[6; с.122]

Действительно, если смотреть на литературную систему "извне", с точки зрения релевантности ее структуры запросам читательского сообщества (или, точнее, читательских сообществ), то положение толстых журналов кажется незавидным. Пик спроса на этот тип изданий пришелся на период перестройки, когда именно журналы стали "лидерами мнений" для своего традиционного читателя - достаточно однородной массы "советской интеллигенции"2 . Затем произошел коллапс: вызванное экономическим кризисом падение тиражей и вызванная перераспределением интересов и внимания аудитории потеря читателя. (Поздне)советская интеллигенция утратила однородность, расслоилась и отчасти вошла в другие страты, а отчасти трансформировалась в интеллектуалов - по западному образцу3 . ТЖ начали испытывать экономические трудности, до сих пор не преодоленные. Ничтожные тиражи и почти полное отсутствие розничного распространения делают в последние двадцать с небольшим лет невозможным выживание журнала за счет "профильной" деятельности. Не только в регионах, но даже в Москве и Петербурге журналы может купить только тот, кто "знает места": они продаются только в редакциях и в некоторых столичных магазинах интеллектуальной литературы. Более того, по ряду экономических причин (высокая стоимость доставки и малое количество продаваемых экземпляров) продажа журналов в регионах в розницу оказывается даже убыточной для изданий. В редакциях толстых журналов (в поле нашего зрения на протяжении последних пяти лет были столичные журналы, как московские, так и питерские) такое положение дел рассматривается как данность и до 2014 года попыток расширить аудиторию за счет привлечения более современных коммерческих или пиар-технологий не наблюдалось. Вместо этого всякий раз при появлении затруднений срабатывает скорее патерналистский паттерн экономического поведения: редакции журналов обращаются непосредственно во властные инстанции с целью получения грантов или субсидий на библиотечную подписку. Именно за счет этой подписки и осуществляется сравнительно массовая реализация тиража. Таким образом, массовой аудиторией журнала оказываются читатели - в основном провинциальных - библиотек и сами библиотекари. <…>

Все это делает экономическое положение толстых журналов достаточно незавидным, а спрос на них - если судить по продаже "бумажной" версии - ничтожным. А если судить по составу тех, кем востребуются "бумажные" номера - то маргинальным.

Более того, сами члены редакций наблюдаемых нами толстых журналов странным образом рассматривают свое положение одновременно как "кризисное", говоря о нем в терминах утраты, отчасти даже рессентимента, с одной стороны, а с другой – подчеркивают ведущую роль своих изданий в формировании современного литературного "майнстрима".4 То есть в самоощущении редакций толстые журналы есть нечто "никому более не нужное", но в то же время "необходимое для литературы".

Кроме этой парадоксальной самооценки есть и еще один фактор, размывающий чистоту картины, показывающей толстые журналы как анахроническое, отмирающее явление. Это - "Журнальный зал", электронный ресурс, который существует с 1996 года и является сегодня достаточно посещаемым (10 – 15 тыс. посещений в день)5 . То есть помимо "оффлайн"-аудитории, маргинальной в своем основном составе, существует еще довольно обширная "онлайн"-аудитория, значительно превосходящая "бумажный" тираж. Состав "онлайн"-аудитории на данный момент не изучен, но некоторые предположения о нем сделать все же можно. Учитывая статистику Рунета, эта аудитория моложе, она менее консервативна и лучше материально обеспечена, чем аудитория "бумажного" тиража. Кроме того, она довольно сильно географически рассредоточена. Электронные версии толстых журналов читают не только в России, но и в мировой русскоязычной диаспоре.

В то же время, совершенно ясно, что этот новый читатель толстых журналов - вовсе не тот "наш читатель", о потере которого постоянно сетуют редколлегии журналов. Журналы выстраивают свою политику так, как если бы этот "широкий читатель", не наделенный специальными компетенциями, но в то же время - "умный", жаждущий приобщиться к "высокой культуре" - у этих изданий до сих пор на самом деле был. Можно предположить, что подобная стратегия вызвана отчасти чем-то вроде травматического синдрома, связанного с мгновенной потерей аудитории и влияния в 90-е годы и является чем-то вроде "разыгрывания травмы". Ниже мы покажем, что, будучи помножена на институциональный фактор, эта фантомная стратегия приводит к вполне реальным последствиям для всей системы современной литературы.

Все это в комплексе позволяет говорить о феномене "парадокса толстых журналов", которые, несмотря на объективные и системные факторы, делающие их анахронизмом, чье существование несовместимо с новым порядком функционирования литературной культуры, вот уже почти 25 лет не просто существуют, но и нашли новую среду бытования, при этом практически не меняя ни стратегии публикации ("выставка достижений литературного хозяйства для широкого читателя"), ни стратегий продвижения.

Где тот символический и институциональный ресурс, который позволяет толстым журналам существовать? Какова их реальная аудитория? Чтобы понять это, и то, каково настоящее место толстых журналов в современной литературе, отступим немного назад в логике нашего рассуждения и затронем еще один аспект того "коллапса", который постиг журналы в конце Перестройки.

Одним из неизменных компонентов толстых журналов является их структура. Обычный журнал состоит из двух "тетрадей". В первой собраны художественная проза и стихи, во второй - то, что в издательской классификации принято обозначать как "нон-фикшн", то есть эссеистика, критика, публицистика, мемуары и библиография. Таким образом, утверждается приоритет литературы в "картине мира", транслируемой журналом. Структура журнала свидетельствует о том, что литература - неотменимый и незаменимый компонент того разговора о современности и мире, который делает (делал на протяжении двухвековой истории этого типа изданий) журнал центром общезначимого смыслового обмена и транслятором главных идей эпохи. Созданные внутри системы советской литературы, "традиционные" толстые журналы уже в своей структуре закрепляют ту модель литературы, которую при своем возникновении были призваны транслировать.

Эта модель в качестве исходной посылки предполагает литературоцентризм - присущее культуре свойство сакрализации автора литературного произведения и наделения его ролью творца, пророка, учителя жизни (отсюда - популярность формулы Евтушенко "поэт в России - больше чем поэт")6 . Сама же литература оказывается и общественной трибуной, и философской кафедрой, и много чем еще - то есть главным местом порождения и трансляции общезначимых смыслов. При этом подобная модель также предполагает, что эта трансляция направлена к некоторой единой, массовой и при этом нестратифицированной аудитории внутри единого недифференцированного ценностного поля. Литература предстает в этой модели гомогенным полем с институционально закрепленным единым центром. То есть совпадают границы признания и официального статуса, а границы литературы как поля (ее эстетические, ценностные границы) совпадают для этой модели с ее институциональными границами. "Инородные", "маргинальные" в этой системе элементы, такие как "жанровая", "массовая" литература, например, были вынуждены встраиваться в эту систему на правах ее элементов, либо оказывались лишенными "литературного" статуса. Литература в этом "официальном" пространстве мыслилась как однородная и моноцентричная. И толстые журналы были центром этой литературы. Массовый читатель этих журналов, "советская интеллигенция", та ее часть, которая не была непосредственно вовлечена в "самиздатские" и "диссидентские" круги, воспринимала именно эти издания как инстанцию литературной легитимации автора и произведения. Поэтому можно предположить, что в период "публикационного бума" второй половины 80-х массовый интерес к републикациям из "сам" и "там"-издата был вызван отчасти именно восприятием этих публикаций как факта "системного" включения, "удостоверения подлинности" этих текстов.

В начале же 90-х годов произошел довольно резкий отход системы культуры от литературоцентризма. И этот момент совпал с падением тиражей толстых журналов, распада их аудитории и исчезновения массового спроса на них.

Казалось бы, толстые журналы - по определению - не должны были бы пережить краха породившей их системы.

Но, как мы видим, этого не произошло.

Вследствие "коллапса" - вплоть до формирования структурированного книжного рынка в середине 90-х - литература оказалась предоставлена сама себе. Толстые журналы неожиданно для себя оказались в одном конкурентном поле с новыми литературными изданиями (журналами, альманахами), которые были предназначены почти исключительно для внутрилитературного спроса и были по своей сути элитарными. На фоне этих изданий, в условиях еще только складывающегося книжного рынка и полного отсутствия у «салонных» авторов с их андеграундным багажом, образа читателя, толстые журналы с их стратегиями казались чем-то одиозным и действительно временным, неустойчивым. Однако, постепенно, с возникновением системы "больших" литературных премий и развитием книжного рынка, где, в силу появления так называемых "умных менеджеров", а впоследствии и отечественного аналога «бубо» (буржуазной богемы) появился запрос на "хорошую литературу для всех", в том числе и отечественную, стало очевидно, что именно команды толстых журналов являются агентами влияния в этой сфере. Членов их редколлегий мы видим и в жюри премий, и среди основных номинаторов. В писательской среде устойчиво мнение (и его подтверждает проведенный нами опрос среди издателей современной отечественной прозы, признавших, что толстые журналы для них - авторитетный рекомендательный источник отбора текстов), что для успешного продвижения на рынок публикация в одном из ведущих толстых журналов крайне желательна. Один из влиятельных издателей отечественной прозы, Елена Шубина, признавалась на одной из встреч со студентами РГГУ, что свое утро она начинает с просмотра литературной периодики, в том числе (и в основном) с толстых журналов. Проведенный же нами осенью 2012 года опрос членов литературного сообщества показал, что, если в начале, и даже в середине 1990-х годов лояльность литераторов к толстым журналам была достаточно низкой, то теперь она довольно высока. Почти все опрошенные нами литераторы (это была репрезентативная выборка из 34-х респондентов) показали, что так или иначе обращаются к чтению материалов основных литературных журналов этого типа. Однако режим этого чтения изменился по сравнению с временем системного расцвета этого типа изданий. Теперь это просмотр отдельных публикаций "Журнального зала", причем приходят на сайт, как правило, по ссылкам авторитетных коллег в социальных сетях. Так у каждого литератора складывается свой "метажурнал", содержащий те материалы, которые непосредственно для него близки и интересны. Степень же важности журнального чтения для автора прямо пропорциональна его отдаленности от столиц и обратно пропорциональна - его вовлеченности в события литературной жизни, дающие возможность непосредственно общаться с коллегами. Однако большая часть авторов, даже те, для кого чтение толстых журналов не является регулярным, признали, что для них значим факт публикации в столичных толстых журналах. Значимость эта - очевидным образом символическая, так как гонорары в этих изданиях очень скромны.

Толстые журналы, по всей видимости, превратились в специализированные издания, предназначенные для производителей (в широком смысле слова), включая сюда и тех, кто является посредником между литературным сообществом и сообществом читателей.

Понять смысл той трансформации, которую они претерпели, может помочь теория Пьера Бурдье, который в работе "Поле литературы" описал два "принципа иерархизации" поля - "гетерономный" (внешний) и "автономный" (внутренний). Внешний - тот, который полю культурного производства (в частности - литературы) навязывает поле власти, и который "благоприятствует тем, кто экономически и политически доминирует в поле", а внутренний — описывается в терминах "искусства для искусства", "самые радикальные приверженцы которого видят в провале знак избранничества, а в сиюминутном успехе знак компромисса с «веком сим»". Борьба этих двух принципов и определяет текущее состояние поля. Бурдье пишет: "Чем автономнее поле, тем более благоприятен баланс символической власти для независимых от спроса производителей и тем четче граница между двумя полюсами поля: суб-полем ограниченного (элитарного) производства [sous-champ de production restreinte], в котором производители производят для других производителей — своих непосредственных конкурентов и символически исключаемым и дискредитируемым, суб-полем широкого (массового) производства [sous-champ de grande production]".[2; с.26]

Таким образом, Бурдье обосновывает существование в поле культуры именно двух крайних (но взаимодействующих) полюсов культурного поля. Бурдье нам в данном случае важен, скорее, не как создатель метаязыка, подходящего для описания социокультурных процессов, а как исследователь, описавший "чистую", неосложненную модель (на примере французской литературы) их протекания.

Советское литературное поле не было, естественно, автономным. Современное культурное поле отказалось от литературоцентризма на рубеже 90-х гг, что привело к резкой, скачкообразной и "травматичной" по своей сути автнономизации поля литературы (оно и эстетически, и социально оказалось "в себе" и "для себя").

Толстые журналы вписываются в новую литературную - автономную - структуру. При этом исходная "литературоцентричная" модель, отбрасывая породившую ее идеологию, как ракета пусковую ступень, оставляет внутри себя две важные диспозиции: единство (по умолчанию) литературы, данное естественно, вне рефлексивных усилий, то есть - естественный вкус, приводящий к выработке рамок традиционности, к идее эстетической "нормы" и исторически делегированное право инситуционализированного жеста. Разумеется, рассматриваемые нами издания не отбросили и идеологические установки, но их "либеральная" идеология оказывается предпосылкой как раз "автономного", свободного от диктата внешних факторов, понимания литературы. Это понимание сводится к тому, что литература сама определяет собственные границы и критерии оценки.

А именно борьба за переопределение этих критериев и является, по Бурдье, борьбой за власть в литературном поле.

И толстые журналы вступают в эту борьбу - уже на новых для себя, общих основаниях.

Как и все участники борьбы, они манифестируют свои основания. И вот в этой-то манифестации обнаруживается парадокс. В свое манифестирование толстые журналы вводят фигуру "внешнего" читателя, декларируя свое подчинение гетерономному принципу. Они оказываются площадкой внешней репрезентации всех "главных" и "основных", всех "центральных" явлений современной литературы. И вот это пространство "главных", "центральных" явлений, обладающих потенциалом к внешнему манифестированию - то есть таких, которые легко отрываются от породившего их контекста, вписываясь в некий общепонимаемый, общезначимый контекст, в некоторый потенциальный "национальный канон" - и манифестируется как "мейнстрим". А то, что эта конструкция оказывается нефункциональной, не доходит до "нашего широкого читателя" (см. выше) - обозначается в толстожурнальных публикациях как "проблема мейнстрима".

То есть, пользуясь терминами Бурдье, эта позиция может быть описана как автономно-геторономная.

Фактически же происходит следующее: толстые журналы отказываются от борьбы за читателя, поскольку не выходят на рынок (крайне низкий тираж и отсутствие распространения). Подписчики же - это не та страта, для которой журнал предназначен де факто.

То есть фактической аудиторий деклараций толстых журналов и является то самое сообщество производителей.

Геторономный принцип оказывается действующим как автономный. Символический капитал оказывается репрезентирован как материальный.

Более того, будучи чистым "конструктом", мейнстрим оказывается в итоге деятельности ТЖ-сообщества некоторой реальной позицией в поле литературы, институционально закрепленной системой премий и рядом издательских программ. причем в издательском случае - это часто чистые акты престижа, не подкрепленные спросом, датируемые за счет прибылей с "коммерческих" изданий.

При этом, если мы посмотрим на сложившееся к данному моменту поле относительно реального массового интеллектуального спроса и производства (поле интеллектуальной моды, ориентированное на бубо, "креативный класс", или т.н. "новую интеллигенцию"), то увидим, что оно довольно сложно расположено по отношению к специфическому ТЖ-мейнстриму (частичное совпадение в выборах; но при этом - использование других, более внешних по отношению к литературе массовых каналов распространения информации).

То есть в данном случае мы имеем дело с идеей мейнстрима, не имеющего отношения не только к спросу, но и к моде. Ближе всего к этому мейнстриму - идея канона и нормы.

Но таких, которые моделируют в литературном поле парадоксальную (никак не связанную с "внешним" признанием) среднюю, центральную зону, не привязанную при этом и к литературной жизни с ее групповыми интересами и критериями.

Тут мы вспоминаем о диспозиции. В отличие от любой другой группы, борюшейся на занятие позиции в новой литературе, ТЖ-сообщество боролось за то, чтобы не утратить, а не за то, чтобы приобрести. Так сказать, за "статус-кво 2.0". И закрепленное за ними в литературном сознании право задания институциональных границ литературы было "обналичено" в этой борьбе.

То есть функция толстых журналов в современном литературном пространстве - это "материализация" литературы: воспроизводство ее институциональных границ в их исторически заданных и потенциально узнаваемых извне очертаниях. Иными словами - удержание социальной формы литературы ради нее же самой и в рамках нее же самой, как формы внутрилитературной идентичности, пусть даже и выстраиваемой негативно - по отношению к этому "институциональному принуждению".

1 Нужно оговорить, что в данной статье мы будем рассматривать только издания т.н. «либерального круга», и иметь в виду в основном «старые» московские и петербургские журналы («Новый мир», «Знамя», «Дружба народов», «Октябрь», «Звезда»).

2 См. об этом: [9; с.132 ]

3 Характерно, что уже в исследовании Шведова и Девятко [3], опубликованном в 1990 году и касающемся аудитории журнала «Вопросы литературы», говорится о двух взаимоисключающих перспективах для журнала: либо он должен стать более специализированным, либо – более «общеинтересным». См. об этом также [5].

4 Так, в словарной статье С. Чупринина [11; с,301-302] читаем: «М[ейнстрим]. – главное из того, что предоставляет читателям современная литература», «м. …отнюдь не совмещается с каталогом новейших веяний, отбирая лишь те явления, которые не просто вызывают читательскую любознательность, но и одобрены общественным мнением», и ниже – «в целом же, отечественная традиция закрепила за этим понятием отечественную литературу, предлагаемую, как правило, толстыми литературными журналами». Эта оптимистическая декларация резко контрастирует с общим алармистским тоном статьи Вл. Елистратова [7]. См. также широкий разброс мнений в материалах круглого стола журнала «Дружба народов» [10].

5 Историю сайта см. в материале одного из его создателей, Сергея Костырко [8].

6 О литературоцентризме см. подробный очерк в книге Михаила Берга [1]

ЛИТЕРАТУРА

1. Берг М. Литературократия: Проблема присвоения и перераспределения власти в литературе. М: Новое литературное обозрение, 2000. 352 с.

2. Бурдье Поль. Поле литературы // Новое литературное обозрение. 2000. №45. С. 22-87.

3. Девятко И.Ф., Шведов С.С. Журнал и его читатель. Социологический отчет // Вопросы литературы. 1990. № 1. С. 3-24.

4. Дубин Б.В. Журнальная культура постсоветской эпохи // Дубин Б.В. Слово-письмо-литература: Очерки социологии современной культуры. М.: Новое литературное обозрение, 2001. С.135-148.

5. Дубин Б.В. Литературные журналы в отсутствие литературного процесса // Дубин Б.В. Слово-письмо-литература: Очерки социологии современной культуры. М.: Новое литературное обозрение, 2001. С.148-155.

6. Дубин Б.В. Обживание распада, или Рутинизация как прием: Социальные формы, знаковые фигуры, символические образцы в литературной культуре постсоветского периода //Дубин Б.В. Интеллектуальные группы и символические формы: Очерки социологии современной культуры. М.: Новое издательство, 2004. 352 с. (Новая история).

7. Елистратов Вл. Не надо бояться буржуя с рублем, или В поисках русского литературного мейнстрима // Знамя. 2006. №7 / Журнальный зал. URL:  (дата обращения: 20. 06. 2014).

8. Костырко С. Magazines.russ.ru — к десятилетию “Журнального зала” в Интернете. История и концепция сайта, справка о нынешнем состоянии // Новый Мир. 2006. N3. / Журнальный зал. URL:  (дата обращения 20.06. 2014).

9. Менцель Б. Гражданская война слов: Российская литературная критика периода перестройки / Пер. с нем. Г.В. Снежинской. СПб: Академический проект, 2006. 400с. (Современная западная русистика). Т.63.

10. Продуктовый набор или осколок вытесняемой культуры: Круглый стол // Дружба народов. 2005. №1./ Журнальный зал. URL: (дата обращения 18.06. 2014).

11. Чупринин С. Мейнстрим // Жизнь по понятиям : русская литература сегодня. М.: Время, 2007. 186 с.