Пример

Prev Next
.
.

Колонка опубликована в "Новом Мире", 2007, № 8.

 

Не появись в середине прошлого века в семье Лили Юрьевны Брик хорошего катушечного магнитофона, не возникни интереса к домашней звукозаписи у обоих Катанянов — Василия Абгаровича (последнего мужа Л. Ю.) и его сына Василия Васильевича, — может, и не было бы повода ко второй части нашего обзора, объединяющего три заявленных имени.

Пять лет назад Российский государственный архив фонодокументов выпустил двумя брошюрами обзор своих фондов. Четвертой позицией в разделе обзора “Личные фонды” был обозначен фонд Василия Васильевича Катаняна [1]. Здесь хранится, например, аудиозапись товарищеского вечера у Л. Ю. Брик в 1954 году. Вeчера с участием (и авторским чтением) Назыма Хикмета, Луи Арагона, Пабло Неруды, Давида Бурлюка… Сообщено об авторских записях Алексея Крученых на той же квартире в 60-е, записях “голоса самой Л. Ю. Брик, читающей стихи В. В. Маяковского” и — ближе к концу — о записи “монооперы Ф. Пуленка “Человеческий голос” в исполнении Дениз Дюваль с комментариями Л. Ю. Брик”.

Именно эта запись и была издана на “методической аудиокассете” в 1997 году, тиражом всего 20 экземпляров, с инскриптом “Из коллекции Василия Катаняна” [2].

Очевидно, после публикации голоса Лили Брик на “кругозорской” пластинке в 1968 году с ценными комментариями к старинным аудиозаписям Маяковского, сделанными Сергеем Бернштейном (почему эти комментарии не издали хоть раз вместе с маяковским чтением, “встык”, ума не приложу!), это было ее второе публичное “аудиопоявление”.

В том же 1997 году, в книжной серии “Мой 20 век”, издательство “Вагриус” выпустило мемуары В. В. Катаняна “Прикосновение к идолам”. Там, в главке “Французские встречи” (раздел о Лиле Брик), читаем: “Году в 58-м Эльза (Триоле, сестра Л. Ю. и жена Луи Арагона. — П. К.) прислала сестре пластинку — “Человеческий голос” Жана Кокто на музыку Пуленка. Опера настолько понравилась ЛЮ, что она перевела текст. И раздала нам экземпляры, чтобы мы, не понимающие французского, могли бы не только слушать музыку, но и понимать смысл. Это была история покинутой женщины, которая пытается удержать любовника, разговаривая с ним по телефону. В драме эту роль играла Мария Казарес, в кино снялась Анна Маньяни, а в опере пела Дениз Дюваль. У нас в Большом поставили эту одноактную оперу, дирижировал Ростропович, а пела Вишневская…”

Я искренне жалею, что запись Кокто — Пуленк — Дюваль — Брик не издана тиражно на CD, а следовательно, почти никому не доступна. За ней очень многое стоит — и прежде всего вольная или невольная игра (или соигра?) в этой лирической трагедии — самой Лили Юрьевны Брик, которая читает свой перевод как настоящая драматическая актриса, нисколько при этом не выделяя себя, почти не интонируя специально. И еще: именно в этой записи “Гболоса” очень многое сходится, так сказать, исторически. И то, что это первая музыка к пьесе Кокто, достигшая сцены (до Пуленка с этим сюжетом пробовали работать и другие композиторы), и то, что это поздний Пуленк, и то, что Дениз Дюваль была его “оперной музой”, а сочинение композитора писалось с учетом ее драматических способностей.

Наконец — сам Кокто, который был, кстати сказать, хорошо знаком с Брик в разные годы и о котором Маяковский написал специальную главу в своих “Парижских очерках”.

Перед премьерой “Голоса”, поставленного на сцене “Опера Комик” 8 февраля 1959 года, Франсис Пуленк писалдиректору еженедельной газеты “Les Lettres Français”, поэту Луи Арагону: “Как раз в этом году исполняется 40 лет нашей дружбы и сотрудничества с Кокто. Я думаю, что мне позволительно, опираясь на мой личный опыт, высказать самые лучшие слова о превосходной (литературной) архитектонике “Голоса”, который музыкально, напротив, должен быть импровизированным. Короткие фразы Кокто настолько логичны, человечны, полны обыденностей, что я должен был написать партитуру выразительную, упорядоченную и полную отрешенности… Я полагаю, что мой предшествующий опыт воплощения метафизической и духовной тоски в “Диалогах кармелиток” не изменит теперь и поможет передать ужасную горечь величественно-гордого текста Жана Кокто. Буду счастлив, если моя задача окажется выполненной…”

Напомню, что и в пьесе, и в опере никого, кроме главной героини, этой несчастной, то самообманывающейся, то прозревающей женщины, нет. Дениз Дюваль передает своим голосом все нюансы и перепады: от молитвенной надежды — к злости, от безумия — к трезвости и снова к безумию. Телефонная связь все время рвется, героиня то берет себя в руки, то “нарушает все законы” и буквально горит своим чувством, все накалено, и кажется, еще чуть-чуть — и аппарат взорвется. Лиля Брик отважно вклинивается в это действие и, как это ни удивительно, нисколько не мешает ему.

Более того, с какого-то момента ее голос и то, что на кассете названо “комментариями” [3], кажется неотъемлемой частью всего этого душераздирающего “русско-французского” спектакля.

Слушая запись, я вспомнил о ней, о реальной Лиле Юрьевне Брик, тогда лишь, когда она — так характерно для своего поколения — произнесла слово “револьвер” с ударением на втором слоге да после окончания оперы бодро спросила: “Хватило?” (очевидно, магнитофонной пленки — для этой записи).

Нетрудно догадаться, почему Лиле Брик так понравилась эта пьеса. Психологическое состояние героини, самая первопричина этого состояния — муки и счастье любви — сопровождали ее всю жизнь.

К сегодняшнему дню о Лиле Брик написано немало — от популярного исследования Аркадия Ваксберга “Загадка и магия Лили Брик” до воспоминаний Василия Катаняна и многочисленных мемуарных вкраплений в документальную и художественную прозу (например, у Виктора Сосноры в книге “Дом дней”). Три года тому назад Инна Генс-Катанян вместе с Яковом Гройсманом выпустили книгу, написанную самой Лилей Брик, а точнее, собранные воедино отрывки из ее дневников, воспоминаний и писем [4].

Обывательский же “интерес” к этой яркой женщине сосредоточен, естественно, на горячей любовной теме, которая обставляется громкими именами — начиная с имени Маяковского. Само собой, тут бесконечно говорится о пресловутой “жизни втроем”, о так называемых “поздних увлечениях”, о дружбах с мужчинами-гениями и тому подобном. В начале лета Первый телевизионный канал одарил нас богатым документальным фильмом, в котором монологи знавших Л. Ю. людей перемежались вдохновенной “игрой-расследованием” молодой актрисы. Актрису причесывали, гримировали и обряжали “под Лилю Брик”, бросали то в прошлое, то в настоящее, она носилась по Москве и Парижу — то в образе своей неординарной героини, то в какой-то современной развязной ипостаси “молодой и пытливой” — с мобильной трубкой у уха. Поразительно, что эта “полу-Брик” исполняла свои партии прямо в присутствии вспоминающих и даже немного “вовлекала” их в свою драматургию. И они ей публично подыгрывали (к счастью, не все). Я понимаю, так продюсеры-постановщики сегодня “разогревают интерес”.

Нам это все здесь ни к чему. Впрочем, для меня контур личности Лили Юрьевны почему-то рифмуется с несколько перефразированной характеристикой Некрасова — Блоком. Отвечая в известной анкете Корнея Чуковского на вопрос “Как вы относитесь к распространенному мнению, будто Некрасов был безнравственный человек?”, Блок резюмировал: “Он был страстный человек и “барин”, этим все и сказано”. Применительно к Лиле Юрьевне я бы заменил в этой емкой формулировке лишь слово “барин” на безоценочное “богема”.

В своем “парижском дневнике 1955 года” Л. Ю. так, например, живописует 22 июля: “Проехали через Дувиль на берегу моря и завтракали на ферме, пили сидр, ели рыбу сольдурнедо, паштет домашний, козий сыр, черешни и персики. По дороге поразительная вилла владельца Нью-Йорк Таймса с розовой клумбой и всяческими газонами. Отвезли аптекаря в его аптеку. И поехали в Дувиль. У меня все время болело сердце, поэтому вечером не пошли в казино, а сидели дома, и Арагон читал нам свои стихи и стихи Аполлинера, и записывались на магнитофон. Я прочла “Я сразу смазал карту будня”, аптекарь готовил раковый суп и омлет”. Последнее предложение, по-моему, звучит просто чудесно.

…В начале 2004 года Лев Шилов подарил мне очередной “пробный” CD со своей рукописной правкой в оформлении аннотации. Это было чтение Лилей Брик поэмы Маяковского “Про это”. Звукорежиссером-реставратором этой записи был указан Сергей Филиппов (который, судя по всему, в 2002 году привел запись в порядок), годом выпуска был обозначен 2004-й. На обложку Шилов планировал поместить известную фотографию Родченко: Л. Ю. сидит в цветастом платье, закинув ногу за ногу, и держит — обложкой к зрителю — томик с поэмой Маяковского. На диске было указано, что “звукозапись чтения Л. Ю. Брик произведена В. А. Катаняном в конце 1950-х годов”. Издать диск Шилов не успел, в том же 2004 году его не стало.

Но — усилиями “Ардиса” — через полтора года после смерти Шилова с велеречивым предисловием, подписанным “Я. Коган”, и инскриптом, что запись “произведена В. А. Катаняном в 1950 году”, диск вышел — правда, в несколько другом оформлении.

Перед тем как перейти к представлению и никак не оценивая “десять лет — туда, десять лет — сюда”, сообщу, что фотография “пробного” шиловского компакта была без комментариев опубликована в его последней книге “Голоса, зазвучавшие вновь” (М., 2004), а “воспоминание” об этом CD отыскалось во всемирной Сети.

Оно принадлежит энтузиасту-исследователю из Казахстана Анатолию Валюженичу, много лет изучающему все, что связано с Осипом и Лилей Брик. Этот ветеран энергетики не имеет никаких ученых “литературных” званий, не принят даже, как пишет взявший у него интервью Геннадий Доронин, в тамошний Союз писателей, но активно участвует во всех публичных дискуссиях “Маяковский — Брики”, в том числе и в международных.

Вот он рассказывает на сайте www.kazpravda.kz — летом все того же 2004 года — об интересующей нас записи: “Есть такой звукоархивист — Лев Алексеевич Шилов. Недавно вышло очередное издание его книжки “Голоса, зазвучавшие вновь”. И там на одной из страниц приводится обложка компакт-диска, на котором записано чтение поэмы “Про это” Лилей Брик. Позвольте, почему я ничего не знаю про этот диск? Спрашиваю в музее Маяковского — в ответ пожимают плечами. А мы когда-то были знакомы с Львом Шиловым, он ныне директор музея Корнея Чуковского (после кончины Шилова музеем заведует Сергей Агапов. — П. К.). Я звоню. Он говорит: “Диска нет, мы только хотим его издать. Ищем спонсора”. Я говорю, что половину Москвы поднял, чтобы найти диск. Тогда он мне отвечает: мы сделаем штук пять экземпляров, и один из них будет ваш. И вот недавно они сделали пять пробных дисков, и один из них у меня. Это подлинный раритет. Вот на нем надпись какая: “Анатолию Васильевичу Валюженичу с глубочайшим уважением — Шилов””.

Владимир Маяковский. Про это. Читает Лиля Брик. Аудиокнига. Студия книгозаписи “АРДИС”, 2005, Москва (серия “Литературные чтения”).

ї & P АРДИС/Art Dictation StudioTM.

Общее время звучания 55 мин. 30 сек., формат смешанный.

Звукозапись чтения Л. Ю. Брик произведена В. А. Катаняном в 1950 году. Руководитель проекта Л. Шилов. Продюсер проекта Б. Фридман.

История написания этой поэмы многократно рассказывалась, в том числе и самой Лилей Брик. Близкие люди на время расстались, и поэма о “смертельном любви поединке” родилась на свет. Все, что предшествовало и сопутствовало ее появлению, — сегодня вотчина историков литературы, биографов и специалистов по чтению “в сердцах”. В конце концов, опубликовано возвышенно-покаянное, страстное письмо-дневник Маяковского, написанное в те зимние дни. Аркадий Ваксберг в своей книге “Загадка и магия Лили Брик” отозвался на этот почти сюрреалистический текст с помощью другого поэта: “Никто из достоевских персонажей не впадал в подобное рабство” — так годы спустя прокомментировал это письмо благородный человек и прекрасный поэт Владимир Корнилов и был безусловно прав”.

С другой стороны, оценить результат этого добровольного любовного разрыва, случившегося зимой 1923 года, может каждый любитель поэзии. Поэма-то — необыкновенной энергии и таланта. Словом, рабство или нет, но оба снова были счастливы, и Лиля Юрьевна попросила у Маяковского отдать ей все, что связано с этой вещью. Таким образом сохранились черновики и наброски.

Итак, написав сестре в Париж, что поэма “в 1300” строк создана (“Значит — на пользу!”), и дождавшись окончания срока “моратория”, Лиля выехала с Маяковским в Петроград. Не обращая внимания на пассажиров, Маяковский прочитал ей “Про это” вслух прямо в вагоне и разрыдался. Спустя годы она написала в своих воспоминаниях: “Поэма, которую я только что услышала, не была бы написана, если б я не хотела видеть в Маяковском свой идеал и идеал человечества. Звучит, может быть, громко, но тогда это было именно так” [5].

Теперь, спустя три десятилетия, она вслед за ним как бы повторила то чтение вслух — прочитала “Про это”, еще не ведая, что ее голос будет не только записан, но и размножен. Что она чувствовала, произнося это — от начала до конца — в частую микрофонную сетку?

Прочитала четко и почти вдохновенно. Никакой аффектации, словно бы идя за текстом, почти повинуясь ему. В некоторых местах явственно слышится и волнение, и боль. Это записывалось на тот же самый магнитофон, который “часто ставили на стол во время ужина (с согласия присутствующих), и таким образом сохранились разговоры людей, которые приходили в дом” [6].

Ей было тогда за шестьдесят, через десять лет начнется ее травля, инспирированная помощником Суслова и журналом “Огонек”… Неизвестно, смогла бы она вот так прочитать эту поэму в более поздние годы. Напомню, что чтение длится почти час!

…Иногда голос чуть-чуть дрожит, иногда Л. Ю. немного задыхается и “глотает” окончания. Вот она выпускает название одной из “главок”, вот “молкнет” у нее превращается в “смолкнет”. Что еще? “Булочная” тут — по-московски, через “ш”, а “Казбек” — с отчетливым “э”.

Передав “Про это” магнитофонной пленке, которой, как и самого магнитофона, напомню, и в природе-то не было в те времена, когда появилась поэма, Лиля Юрьевна словно бы подвела какую-то черту, словно бы что-то добровольно завершила. Но все-таки — что она чувствовала? “Она просто не могла заставить себя делать что-то против воли, — писала о ней Рита Райт-Ковалева. — Это в ней и обезоруживало. И ко всему, что с ней происходило в данную минуту, она относилась всерьез”.

Как бы там ни было, но никакая история литературы с подобным сюжетом никогда не сталкивалась.

Судя по многим воспоминаниям, Лиля Брик тянулась к талантливым, самобытным поэтам, и если не покровительствовала им, то, во всяком случае, становилась их преданным читателем, следила за их творческим развитием, напряженно ждала новых стихов. Так уж получалось, что это почти всегда были мужчины: Николай Глазков, Борис Слуцкий, Виктор Соснора.

В своих воспоминаниях “Дома и миражи” Инна Генс-Катанян рассказывает об уникальной рукописной книге — свидетельстве таланта двух молодых людей, художника Михаила Кулакова и поэта Виктора Сосноры. Эта подаренная Лиле Юрьевне и ее мужу книга соединяла “экспрессивные иллюстрации с напоминающим японскую каллиграфию почерком художника” (в 1964 году Кулаков переписал на листах плотной бумаги серию стихов Сосноры на тему “совы”). Вдова Василия Васильевича Катаняна процитировала и отрывок из письма Лили Юрьевны сестре от 31 марта 1962 года: “Скоро должна появиться книга Виктора Сосноры: этот 25-летний слесарь, работающий на одном из ленинградских заводов, — превосходный поэт; у него голова полна стихов, он необычайно симпатичный — все время пишет. Асеев в восторге от него и даже завидует его таланту” [7]. Добавим, что через Эльзу Триоле Лиля Брик устроила Сосноре в те годы приглашение в Париж и долгое время, говоря о молодом поколении поэтов, называла Виктора Соснору “лучшим среди них”.

Я уже писал, что в книге “Дом дней” (СПб., “Пушкинский фонд”, 1997) Соснора нашел немало добрых и таинственных слов для памяти, личности и образа Лили Брик. В первой части нашего обзора (“Новый мир”, 2007, № 6) упоминался и тот факт, что Лиля Брик переслушивала магнитофонную запись авторского чтения В. С. и что маленькая виниловая пластинка с записью чтения стихотворений из книги “Кристалл” [8] вышла в 1981 году, через три года после добровольного ухода Л. Ю. из жизни.

О Викторе Сосноре пишут нечасто, но уж если и пишут, то всегда говорят о легенде, об особом языковом волшебстве поэта и, конечно, о его “трудности”. “Трудность” — есть, и она прежде всего — читательская. В случае Сосноры “трудность” есть “твердость”, кажется, именно об этом написал в статье “Против течения” (1984) Вл. Новиков, говоря о том, что нравственные уроки поэзии “могут быть претворены во всем смысловом, образном, ритмическом строе стиха. Именно таким путем идет Виктор Соснора, реализуя свои максималистские установки к кристаллической твердости стихового мира, не давая читателю отдыха и расслабления, требуя от него постоянного душевного труда”. И выше: “Это поэзия преодоления преград, мучительного труда, подвижничества, добровольного самоотречения”.

Я бы сказал, что стихи Сосноры — это всегда трагедия, даже если они — победа. Читал этот великий стихотворный труженик завораживающе-обнаженно, в абсолютно “антиактерской” манере, не скандируя, но выпевая себя, придерживаясь ритма-графики текста.

Сейчас, когда выпущены аж три компакта с его авторским чтением, записанным в новом веке, я жалею лишь о том, что слушателю-новичку не с чем будет сравнить это чтение, точнее, что он не сможет протянуть прочную звуковую нить от прежнего “человека-поэта” — к нынешнему. Между записями 60-х и 80-х годов и теми, что сделаны сегодня, когда В. С. не слышит себя (но слышит свою музыку), плотной воздушной подушкой стоит Время. И дело тут совсем не в том, что “оно никого не щадит”, просто этому звуку предшествовал тот звук. Впрочем, в Интернете живут кое-какие старые записи Сосноры, в частности сделанные в Новосибирске в 1965 году.

Как же тогда читал Соснора? “Сосредоточенно. Не суетясь из-за того, что магнитофон уже включен, долго перекладывал машинописные листки… Выбрал “Вечер на хуторе”. Голос звучит рояльно, почти все время оставаясь в диапазоне одной низкой октавы. Каждый звук четок, только клавиша “р” чуть западает — оно получается грассированным. Не поет, а негромко шагает. Всего раз повышает голос, на словах: “у гадов — гадов-щина”, — и плакать хочется от сочувствия, так и видишь, сколько горя принесли ему разные гады” (Ольга Новикова).

Интересно, что сталось с теми пленками, которые были в архиве у Лили Брик? В описи катаняновского фонда о них — ни слова.

Сейчас передо мной две книги: в каждую вложены компакт-диски.

Виктор Соснора. Избранное. Стихотворения в исполнении автора. СПб., “Студия современного искусства “АЗиЯ-Плюс”” (оформление и фонограмма); Издательство Сергея Ходова, 2006, 48 стр.;

Приложение: 2 CD.

Записано 11 июня 2005 года в Санкт-Петербурге. Звукорежиссер записи, сведения и мастеринга — Александр Деревягин, студия “АЗиЯ-Плюс”. Художник-фотограф — Нина Ай-Артян. Художественное оформление — Ирина Болотина. Кураторы проекта — Евгения Логвинова, Николай Якимов. Ответственный редактор — Елена Ходова. Статья Александра Скидана.

ї 2006. В. Соснора (стихи, графика).

Виктор Соснора. Куда пошел? И где окно? СПб., “Пушкинский фонд”, 1999/2006, 72 стр.

Приложение: 1 CD (Виктор Соснора. Стихотворения из книги. Читает автор).

Запись авторского чтения и изготовление CD осуществила АНО Студия современного искусства “АЗиЯ-Плюс”, СПб. Записано в марте 2006 года. Звукорежиссер — Александр Деревягин. Графика — Виктор Соснора. Дизайн конверта и CD — Александра и Михаил Смотровы. Кураторы — Евгения Логвинова и Николай Якимов.

ї 1999, 2006. В. Соснора (стихи, графика).

Творческий проект “АЗиЯ-Плюс” — это, собственно, авторская песня. И вообще — песня. Отдельно — любовь к авторскому поэтическому чтению. Помимо Сосноры студийцы записали, насколько я могу судить по их мощному и весьма разветвленному веб-сайту, еще и Ольгу Седакову. Ими же выпущены и диски с песнями на стихи В. С.

Как видим, эти записи были сделаны совсем недавно. На переиздании “Куда пошел? И где окно?” имеется совместное сообщение от издательства и студии, что книга эта “является нашим приношением к 70-летию Виктора Сосноры”, которое отмечалось в прошлом году. На посвященном ему вечере глухой поэт двадцать минут читал свои стихи.

В начале 90-х в своей — тогда “фирменной” — газетной рубрике “Слово и жест” критик Борис Кузьминский писал о выступлении Виктора Александровича перед студентами Литинститута. “Под конец Соснора отодвигает в сторону записки и принимается читать стихи. Нет, не читать — выпевать; строка оформляется, будто аккорд, гортань с неуклонным автоматизмом форсирует созвучия. Знакомые слова становятся безмерно чуждыми: все равно что вдруг услышать хрестоматийную пьесу Бетховена “К Элизе” в авторском фортепианном исполнении.

В “Доме дней” приводится восточное рассуждение о драгоценной статуэтке: “Если смотреть на льва, а не на золото, то лев будет ясен, а золото будет скрытым. Если смотреть на золото и лишь на золото, а не на льва, то золото будет ясно, а лев будет скрытым. Если смотреть на обоих, то оба будут ясны, оба будут скрытыми”. Это очень подходит к манере чтения Сосноры. Золото — звук, лев — смысл; чистое, бесконтрольное бытие голоса, мерцающий стержень самодостаточной речи. Сделав усилие, можно понять читающего или внушить себе, что понял. Но привыкнуть к этому голосу нельзя. Нельзя и запомнить, украсть, унести с собой”.

Писавший этот текст вряд ли думал в тот момент, что рано или поздно живой голос Виктора Сосноры закрепится в недрах небольшого пластмассового кружка с помощью непостижимого цифрового кода. Но вот, послушав аудиозаписи, я должен признать, что четыре страдательных глагола в финале вышеприведенного фрагмента сохраняют свою таинственную актуальность и посегодня. Ибо в случае Сосноры мы особенно выпукло и осознанно имеем дело с явлением, проще всего обозначаемым словом “одиночество”.

Весной прошлого года в маленьком эссе, написанном Вл. Новиковым к 70-летию поэта, прозвучало неотступное: “Почему так беспощадно изгнал Соснора из своего словаря слово “двое”?” [11]

Появление трех компакт-дисков на какое-то время, возможно, снимает этот вопрос. Во всяком случае, на время их звучания.

Остается только добыть книжки с дисками, настроить тот или иной аппарат на воспроизведение и для чистоты встречи надеть наушники.

 

Другие статьи "Звучащая литература" можно найти по ссылке.

 

 

[1] Федеральная архивная служба России. Российский государственный архив фонодокументов. Обзор фондов (часть III — IV). М., 2002, стр. 42.

[2] Кокто-Пуленк. “Голос”. Лирическая трагедия. Моноспектакль театра комической оперы (Париж), 1960 г. Исполняет Дюваль Дени. Переводит и комментирует Лиля Брик. [Государственный Литературный музей]. Москва, 1997. Из коллекции Василия Катаняна. Тираж 20 экз. только для демонстрации в ГОСЛИТМУЗЕЕ и его филиалах. (Пояснительный текст на обложке аудиокассеты воспроизводится нами дословно, с сохранением особенностей написания имен и названий).

[3] На самом деле минимальные авторские ремарки вроде “трубка падает”, “ложится на кровать, сжимает телефон руками” или “плачет”.

[4] Брик Лиля. Пристрастные рассказы. Нижний Новогород, “ДЕКОМ”, 2003.

[5] См.: Ваксберг Аркадий. Загадка и магия Лили Брик. М., 2004, стр. 128.

[6] Катанян Василий. Прикосновение к идолам. М., 1997, стр. 131.

[7] См.: Генс-Катанян Инна. Дома и миражи. М., 2005, стр. 76.

[8] Виктор Соснора. Стихотворения из книги “Кристалл”. Читает автор. Звукорежиссер Г. Любимов, редактор М. Тулин, художник П. Киселев, фото В. Барановского. ї “Мелодия”, 1981 / Всесоюзная студия грамзаписи.

Благодарю Ольгу и Владимира Новиковых за возможность познакомиться с этой пластинкой.

[9] Вот начало этого эссе: “Он зашел далеко. В самозаточении, в отъединении от людей. В индивидуализации поэтического языка и ритма. В расщеплении слова и добывании из него ядерной энергии, созидательной для будущего и сокрушительной для прижизненного обыденного бытия.

В поэзии есть амплуа левого крайнего. Левого в эстетическом смысле. Перефразируя Пастернака, скажем: если это место вакантно, никем не занято, то это опасно для поэзии как таковой. По левому краю у нас играл Хлебников, потом Цветаева. Затем по воле судьбы и по природе таланта здесь появился Виктор Соснора” (Новиков Вл. Школа одиночества. К 70-летию Виктора Сосноры. — “Звезда”, 2006, № 4).