Пример

Prev Next
.
.

  • Главная
    Главная Страница отображения всех блогов сайта
  • Категории
    Категории Страница отображения списка категорий системы блогов сайта.
  • Теги
    Теги Отображает список тегов, которые были использованы в блоге
  • Блоггеры
    Блоггеры Список лучших блоггеров сайта.

Ставрогин

Добавлено : Дата: в разделе: Без категории

В молодости я несколько раз перечитал роман Достоевского «Бесы», он вдруг так меня увлек, мне казалось, что роман выделяется из всех произведений Достоевского внутренней психологической динамикой. В то же время я, начинающий сельский журналист, решил написать несколько психологических портретов персонажей романа. Спустя десятилетия сохранился лишь один черновик – эссе о Ставрогине. Я слегка доработал материал и предлагаю теперь читателю.

    Ставрогин современен. В любой эпохе существует свой Ставрогин. Он легко вписывается в толпу современных «креативных» Ставрогиных. Это аполитичный, но себе на уме «недеятель». В то же время Ставрогин, является мощной иррациональной фигурой, он всегда и везде разрушает окружающую его жизнь.
    Современный образ Ставрогина измельчал, этот тип сделался более массовым, с меньшими признаками отрешения от действительности – человек среднего достатка, склонен к одинокому образу жизни, всех презирает, в сети он «хомячок», пишет скептические комментарии.
    По своим реальным действиям и словам – Ставрогин либеральный середнячок. Но в душе и помыслах его порой неосознанная даже им сами иррациональная тьма.
     «Индивидуальный социализм» (А.Камю), был присущ, видимо, и Ставрогину из романа, он сидел в нем глубоко и органично.
    Отрицательная сила «бесов» всех времен в полном забвении и неприятии Бога, который, кажется, «сдался», отошел в сторону -- поглядеть и понаблюдать, а что и у  э т и х  вообще выйдет?
    Современному Ставрогину кажется, что все события мира уже завершились вокруг него, и что он остался в одиночестве собственной невозможности. Никаких сущностей уже нет. Мышление прекратило анализ действительности – высшая точка нигилизма. Внутреннее ощущение – змейки в крови с мёртвой фиолетовой искрой. «Моё» переросло в «себя отдельное» и упало в хаос бывшей, продолжающейся и предстоящей вечности.
   
    Призрачная душа
   
    «Я никогда не смогу потерять рассудок и никогда не смогу поверить идее…Никогда, никогда я не смогу застрелиться!»
    Из письма Н. Ставрогина к Дарье Павловне.
   
    Ставрогин формально сдержал обещание:  он  не застрелился, а повесился. Фактически, он сделал это по воле автора, хотя потенциально, как у человека, у Ставрогина оставался ресурс для дальнейшего ограниченного существования -- как физического, так и, в определенных рамках, духовного.
    Но и душа его, которую мы с таким трудом наблюдаем между строк романа «Бесы», -- тоже призрак, она живет сама в себе, питаясь только собою, выедая себя изнутри до полного краха.
    Однако Ставрогин хочет питать себя не только шепотливыми страстями губернских демонов, но и «горним» воздухом истинных небес. Личность иррационального масштаба такое существование устраивать не может. Мечты провинциальных заговорщиков о «фаланстере» и «свободе» вызывают у Ставрогина лишь усмешку.
    Конечно, «бесы» мечтают, чтобы «ничей» Ставрогин пополнил их ряды. Однако он, ни под каким предлогом, не станет полностью «нашим». Его духовное пространство выходит далеко за рамки повествования, управлять тайной души Ставрогина не под силу даже Достоевскому. Ставрогин расширяет психологический объем произведения. О многом можно лишь догадываться, но страшно, если и на самом деле «ничего нет». Однако без Ставрогина книга о «бесовщине» была бы, конечно, неполной, и действие романа не шагало бы так стремительно. Среди персонажей романа Ставрогин, как ни странно, самый «живой». И в этом смысле он заслуживает уважения. В нем тайна, без которой нельзя обойтись.
    Ставрогин, доживи он до истинно «счастливых» времен, мог бы ходить по улицам великого града коммунизма с такой же спокойной улыбкой.
   
    «Высокое» чувство
   
    «Я нездоров, но от галюсинасий надеюсь избавиться тамошним воздухом. Это физически, а нравственно вы знаете: только всё ли?».
    Из письма Н. Ставрогина к Дарье Павловне.
   
    Предсмертное томление, как это часто бывает, Ставрогин излил на бумагу. Поражены какие-то глубинные человеческие чувства. Осталась лишь тяга к вечности в образе горной тишины и спокойствия.
    Но в окружении гор уменьшается и смысл человека. Ставрогин ничего не ищет внутри себя, ни к кому не обращается. Он атеист и знает -- не к кому обращаться.
    Кириллов, ищущий ступеньку рядом с Богом, для него не пример. Кириллову ужасно жаль себя, а также своей стремительно сжимающейся жизни, и он ведет изнурительный торг с воображаемым Богом. Если Бог не согласится с аргументами Кириллова и не воспримет его как равного Себе, то, стало быть, Бога вовсе и нет!..
    Ставрогин даже не делает попыток найти контакты с Богом, который один мог бы успокоить его сердце. Он не ищет ничего таинственного и загадочного внутри себя, не ищет свою сущность. Нигилисту эта сущность не нужна.
    Скопил двенадцать тысяч рублей для поездки в горы, и вдруг заявление: «Я не хочу никуда выезжать». Нигилист всегда находится в объятиях противоречий,  а точнее -- в объятиях смерти.
    А тут еще мельтешит, путается под ногами малый бес -- Петруша Верховенский, почти фольклорный персонаж с ужасной, будто намалёванной улыбчивой маской вместо лица, на котором то и дело меняются изгибы огромного рта. Петруша -- дитя сумеречных коридоров столицы. Выражение улыбчивого притворного лица остается одинаковым в любых ситуациях. Всюду эта примитивная хитрость, эта самоуверенная наглость… А сколько еще таких Петрушек до сих пор ходят по тёмным бюрократическим коридорам!
    Для Ставрогина Верховенский вроде Хлестакова, который, озлившись на весь мир, выбрал средством достижения собственных целей миф о светлом и справедливом будущем всего человечества. Возникает неожиданный вопрос: кем бы стал Ставрогин после 17-года, в гражданскую войну? Наверное, каким-нибудь бесстрашным комдивом, или, наоборот, анархистом, тупо озирающем завоеванный плацдарм. Он позже обязательно был бы репрессирован. Подобные характеры не желательны для любого общества.
   
    Торжество одиночества
   
    «Я не выбирал нарочно угрюмого места. В России я ничем не связан -- в ней мне все также чужое, как и везде. Правда, я в ней более, чем в другом месте, не любил жить; но даже в ней ничего не смог возненавидеть».
    Из письма Н. Ставрогина к Дарье Павловне.
   
    Триада обычного человека -- семья, квартира, дача для него не существует. Как, впрочем, и само понятие Родины. Как с большой, так и с маленькой буквы.
    Однако все события, происходящие в городе, каким-то образом управляют этим выдающимся нигилистом. Хотя всё вокруг -- люди, их дела, для него чужды. Но даже под маской холодности и отчуждения невозможно укрыться от своего времени, от эпохи, которая также считает тебя «своим». Подсознание Ставрогина чутко настроено на свое внутреннее Я, которое по сути есть пустота. В тридцатые годы из-за этого первозначения Я индивидуалист Ставрогин тут же был бы занесен в списки «врагов народа».
    В сталинскую эпоху такие Ставрогины, выдававшие свою «вражескую» суть одним только мрачным видом, даже если они молчали с утра до вечера и не рассказали ни одного анекдота, первыми попадали за решетку. Но и в родном губернском городе друзей у Ставрогина почти нет.
   
    Древний социализм
   
    «Из меня вылилось одно отрицание, без всякого великодушия и без всякой силы… Друг милый, создание нежное и великодушное, которое я угадал!»
    Из письма Н. Ставрогина к Дарье Павловне.
   
    Сила  была, но затаенная. Он ее сдержал, не выказал, в отличие от Петруши Верховенского. Деяния верховенских выглядят на первый взгляд историчными и масштабными. Возможно, кого-то они приведут в восхищение. Для власти же эти действия -- обычный терроризм, от которого надо защищаться.
    Ставрогину, несмотря на все его внутреннее отчаяние, в какой-то мере был присущ «индивидуальный социализм». Не как состав крови человека, но самый дух этой крови, смысл и сила ее бега, тока, напора. В крови его змеятся ниточки ощущений, отходы мышления, вспышки чувств, крохотные комочки их разложения.
    В каждом человеке существует протяжённая глубина жизненного ощущения, не придающая значения внешним образам. Это и есть кровное своё в смешении всех «странностей» человека. Создается внутренне напряжение, рождаемое лишь чувством, без помощи мысли. Один наш сельский философ определил ее одной фразой: «Ничего ничевожного». Оказывается, что «нет», как понятия, вообще не существует. А если оно и проявляется, то как постоянное «нет» всему отрицательному внешнему. Отрицательного «внутреннего» умом осознать нельзя.
    Основные события вокруг Ставрогина уже свершились. Порхают в крови электрические змейки с легкой фиолетовой искрой -- змейки отчуждения. Никаких сущностей для него уже нет. Мышление прекратило анализ действительности -- достигнута высшая точка нигилизма, т.е. низшая точка духовности личности. «Моё» переросло «себя», упало в хаос бывшей и предстоящей вечности, неделимой на временные отрезки.
    Ставрогин, если рассуждать о фамилии, данной Достоевским своему персонажу -- не в смысле «ставить рога», а прикосновение к чертовщине, к чему-то дикому и невозможному.
   
    Невозможность женщины
   
    Оболочка тела Ставрогина пишет своё прощальное письмо. Нет истинного влечения к женщинам как к сверхматерии, к ним, как к фактической иррациональности мира. Поцеловать девочку Марфушу -- для Ставрогина означает прикосновение к образу девственной вселенной, заключенной в девочке. Поцеловать дитя, Марфушу, значит приласкать не только образ зарождающейся женщины, поцеловать всегда открытую чувственность окружающего мира, тайну, в нем заключенную. В Марфуше мир, который всегда открыт внешнему, он никогда не умрет, в противоположность нигилисту, который умирает заживо, на ходу, сам в себе. Марфуша -- тление запертого в темнотах жизни красивого расцветающего детства. Целуя Марфушу, Ставрогин целует чуждую ему реальную жизнь. Несмотря на бедность окружающей жизни, в свою очередь этот чувственный мир также стремится из «себя» наружу, и никогда, наподобие Ставрогина, не заглохнет «сам в себе». Марфуша -- волшебная страна, которая дарит себя нигилисту по странному обоюдному влечению, без какой-либо цели, без ясной идеи, по необычному стечению обстоятельств и неопределимой сходности душ. Марфуша – объект последней, как бы мимоходом, ласки нигилиста. В Марфуше свой коммунизм и своя мечта. Коммунизм невозможность ласки и чувства вообще, коммунизм объятий и слабых жарких губ -- вся тогдашняя полусонная Россия дарит себя Ставрогину. И не только ему -- дарит себя всем, лишь бы ласкали…
    Прекрасно описан Достоевским резиновый мяч, которым играет Марфуша: прыгучий, плотный, осязаемый, будто из сегодняшнего дня.
   
    Пустые вершины
   
    У него всё «ничто». Жизнь и сознание нигилиста до предела наполнены «ничевожностью». Ставрогину как бы вовсе ничего и не нужно. Он совершенно случайный и ненужный в политических тусовках, он отталкивается от этих тусовок всею мощью своего духовного «ничто». На фоне капитана Лебядкина и других персонажей романа, Ставрогин, несмотря на свои неординарные выходки, выглядит кротким, немногословным. За кротостью -- отказ от постылой окружающей действительности. Каждая фраза, каждый жест Ставрогина утверждают одно и то же: я не ваш! И этим он привлекателен. Глубинная, замкнутая на самой себе индивидуальность, вызывает у окружающих неподдельный интерес. Такие не выживают в любую эпоху. А еще у Достоевского в его произведениях ощущается какое-то странное освещение, низкие лучи пасмурного неба, а тона в основном черно-желтые.
    Федька-каторжник -- магия преступного мира. В глазах «наших» Федька выглядит этаким губернским Робин Гудом, он выполняет заказы Петруши.  Ставрогин снисходит до беседы с уголовником. Что-то вроде мирного договора: ты не трогаешь меня, а я тебя. Федька для Ставрогина тоже в чём-то «свой». Ведь и Федька из-за своих преступлений лишился души задолго до смерти. Словно два манекена бредут они по тёмной и слякотной русской дороге. Два истинно русских типа: каторжник и нигилист.
    Женитьба Ставрогина на хромоножке -- идеал наизнанку: а вот вам как я! Не художество, не чудачество, но томление провинциального духа, ищущего выхода в такой вот странной «благотворительности». Эту женщину, несмотря на ее сумасшедшинку с элементами ясновидения, вполне можно полюбить. Марья Тимофеевна -- достойная жена нигилиста. Недаром Ставрогин первым потянулся к ней. С ней он мог бы не только жить, но и, при желании, выжить, преодолеть свою «общественную» сверхдушевную болезнь, именуемую нигилизмом.
    В письме Ставрогина раздвоение мыслей, характерное для шизофреника: «Мы поедем, и будем жить там вечно. Я не хочу никуда выезжать».
    Или: «Я потому, что продавался маленький дом».
    Образы разрывны, между ними смысловые пустоты, заметна логика болезни. Гибнет душа сама по себе, от огромности внутреннего «ничто», с течением времени всё увеличивающегося, наподобие опухоли, пропадает без всякого ярлыка, навешенного на ту или иную личность. Рука выводит фразу сама. Рука сама понимает и пишет. Душа расширилась до размеров бесплодной пустыни и засохла. Однако и равнодушие должно откуда-то черпать свою энергию, для всеобщего отрицания тоже необходимо иметь какую-то таинственную подпитку, мотивы. Для этого тоже требуется своеобразная отрицательная энергия. В этом  и заключается тайна нигилизма.
   
    Неодухотворённые мечты
   
    Ставрогин мечтает исцелиться горным  воздухом. Но рука выводит фразу о горах без всякой веры в собственное будущее.
    В России для Ставрогина всё «чужое, как и везде», своеобразный интернационализм со знаком «минус». Да, он «угадал» свою женщину. Увы, поздно -- в сердце его к тому времени уже образовалась пустота. «Угадывание» -- это ещё не действие. Поэтому судьба так треплет всех «наших», не угадавших принципа справедливости, который они пытаются навязать будущему России. Понятия «Россия-справедливость», «Россия-закон» для кучки "наших" несовместимы. Лишь Степана Трофимовича и ему подобных, могла мучить проблема «честной неправды». Он последний в разлагающейся культуре того времени, вслед за ним идут полуграмотные бесы, их целая вереница. Писатель Кармазинов, тогдашний полудиссидент, заменит эту проблему эгоцентризмом творческого деятеля, апофеозом которого является публично прочитанное стихотворение в прозе под названием «Мерси».
    Группы нигилистов по обыкновению обсуждают высокие идеалы. Они мечтают о «фаланстерах», о переустройстве общества на лучший лад, не замечая при этом собственных недостатков. Что же нового мог бы узнать кабинетный философ Степан Трофимович о «народе», доживи он до сегодняшних дней? Хождение Степана Трофимовича в «народ» -- это путешествие избалованного ребенка к потерянному Отцу, к своему кумиру и слуге одновременно. Народа Степан Трофимович никогда не видел, и совсем не знает. Встреча с народом -- это как бы визит к заботливому «дядьке». И вот вдруг перед глазами почти что «борца» открывается какая-то странная, почти инопланетная обстановка: поля, телега, корова, крестьянская хата… Он не может жить в такой атмосфере и быстро умирает. Потеряв «тенденцию» Степан Трофимович теряет всё. Тенденция -- внутренняя цензура группы. Она прощает мелкие грехи, но общее направление должно быть соответствующим. Нервных, вроде Шатова, тенденция уничтожает. Употребление чая, водки, любых других напитков происходит под невидимым давлением тенденции. От нее, от тенденции, чай кажется горьким, а водка слабой -- тенденция мешает процессу пищеварения. Тенденция -- это всё. Потеряв тенденцию, группа распадается, утрачивает свою общественную значимость. Остаться совсем одному, замкнуться в себе, это значит бросить вызов всему прочему миру в надежде победить и обуздать его непознанное величие. Как победил его, допустим, Ницше, одержав пусто формальную, но все-таки победу. Но и Ставрогин, если вдуматься, сделал какой-то маленький шажок вперед  к победе над бессмысленностью мира, противопоставив ей мнимую бессмысленность собственной личности…
    Такова идея «свободы и революции», ставшая для той эпохи своего рода «веселящим газом». Экзамен жизни выдерживают лишь женщины, подобные Варваре Петровне -- именно она вытаскивает Степана Трофимович из пучины «народной» жизни, которая почти мгновенно его погубила. Нигилисты бессмертны. Болезнь и петля останавливают лишь некоторых самодостаточных одиночек, вроде Ставрогина. Большинство из них идут своими тротуарами и тропинками. Отрицать кого-то или чего-то, это значит зачёркивать не кусочек реальности, но самого себя, частичку собственной бессмертной души. Нигилист, какое бы имя он ни носил -- стратег редакционных закоулков, узких застолий, гвардеец сумеречных бесед.
    Ставрогин шел через всю свою короткую жизнь как через вязкое удушающее болото. В то же время он снисходительно относился к мечте бесов о «прекрасном будущем», в котором, как он думал, будет место и для его неприкаянного «я». Не дождавшись от бесов ничего, он начал всё более погружаться в себя, видя пейзажи гор и чистый здоровый воздух: для него красоты природы сделались как бы реальностью «наоборот».
    Ставрогиных можно различить в сегодняшней толпе современников по задумчивому блеску глаз. У каждого есть почти всё. Но для нигилистов настали трудные времена. Ощущение нигилиста – это когда кажется, что есть всё, но не надо ничего. В массах наблюдается неустремлённость к общественным делам, общая апатия. Появилась масса-нигилист, масса-толпа, отрицающая всё и вся. Масса заболела, причиной гибели массы может послужить техногенная катастрофа или очередная региональная война, или какая-нибудь Эбола. В новом столетии никто не собирается  строить заранее запланированное «прекрасное» или просто «хорошее» общество. Новые Ставрогины настоящими революционерами уже не станут, однако группы «новых» довольно опасен, их принцип насилия настолько укоренен в эпохе, что воспринимается как данность. В тоже время жизнь «новых» приобретает «плоский» бездуховный характер -- жить здесь и сейчас, а завтра будь что будет…
    В наступившем веке трудно найти уголок уединения. Везде человека достанут электронные СМИ и соответствующие плохие новости. Отсюда попытка набраться ума и чувства в заграничных университетах. «Новые» Ставрогины многое из тамошней жизни поймут, но работать никем и нигде толком уже никогда не смогут. Никакие сверхлиберальные фон Лембке не сумеют привить им вкус к так называемому общественному служению. Ставрогины изначально настроены на гибель и поражение. Тем не менее, каждая струны психики Ставрогиных настроены на божественное внутри себя.
    Письма Ставрогина к Дарье Павловне – опустошение души, гибель и пустота, воссозданные и увековеченные на листах почтовой бумаги. Реальная жизнь отвергает Ставрогина и ему подобных. Слова и желания уходят в холодную бездомность, в отношение к смерти как к близкому и далекому «нет-всегда».
    Включите телевизор, и вы увидите живого настоящего Ставрогина. С короткой щетинкой на подбородке, по нынешней моде, с короткой стрижкой. Внешность Ставрогина не выделяется в толпе, но в глазах его пустота, в облике нигилиста по-прежнему различается что-то глубоко запредельное, за-личное. Т.е. человек задумался о себе так, что ушел всем своим сознание в никуда. Короткость бороды и волос не просто дань моде – это символ усреднения ума, метка экзистенциального высокомерия при полном отсутствии общеполезных идей. И дело тут не в советском «а что вы предлагаете сделать для общественной пользы?!», но в  неких личных ужасных впечатлениях, в полном отсутствии положительных эмоций.
    Ставрогин сделался понятием, а не просто синонимом слова «нигилист».
    Нигилисты были несовместимы с действием. Однако они многое чувствовали из будущего, и многое сбылось.
   На снимке: кадр из фильма "Бесы"