Александр Марков
В знаменитом стихотворении «Закат» Вас. Комаровского (1912), великого русского неоманьериста, упоминание Тициана вроде бы понятно сразу: «соорудить фонтан» удалось на полотне Тициана «Диана и Каллисто», написанном в конце 1550-х для галереи Филиппа ΙΙ Габсбурга, недавно вступившего на испанский престол. Сразу тогда понятно упоминание битвы при Лепанто (7 октября 1571 г., ей посвящено было отдельное полотно Тициана): «звонким молотом дробивший иноверца» -- битва при Лепанто и была тем переломом в тактике морского боя, когда победу несла не только сила, но и организованность и натренированность команды. Но сразу вслед за описанием битвы при Лепанто, «у Кефалонии испепеливший флот», упоминается другая великая битва XVIвека, битва при Павии (24 февраля 1525 г.): «в болотах Павии настигнувший Франциска» -- это о предшественнике Филиппа Карле V.
Конечно, во времена Комаровского Тициан был едва ли не синонимом художника, прожившего целый век – явно срок его жизни был преувеличен, и может быть, это давало бы право на такие скачки в пределах целого века. Но мы предполагаем, что причина глубже: программа самого мифологического цикла Тициана. Его можно понимать как признание заслуг Карла V; тогда другая картина цикла, «Диана и Актеон», напоминает о битве при Павии. В этой битве как Актеон, заставший охотницу и ее слуг, вел себя Карл V: сторонники Франциска Ιпрятались в лесу, в охотничьем угодье, создав лесные круги обороны. Войско Карла подкралось тихо, взломало оборонительные стены без употребления пороха, при этом отвлекая ложными выстрелами. В завязавшемся бою артиллерия работала примерно на равных, но преимущество имперских войск над франкскими было в способности разрезать войска Франциска Ιбыстрыми атаками.
Если записать такой ход сражение образно, то окажется, что Актеон, внук Аполлона и приемный сын Диониса, и застал Диану-охотницу внезапно. Карл Vразрушил стену, совершил ритуальное преступление, что вполне можно сопоставить с невольным бесстыдством Актеона, за которое он и был наказан. Тогда картина служит искуплением этого бесстыдства фонтаном милости, который и есть настоящий фонтан бескровной жертвы. В композиции «Диана и Актеон» нимфы сидят на кромке фонтана: потоки воды и отождествляются с их олицетворением – Нимфами. Тогда фонтан только говорит о состоявшейся победе Актеона; а где у Тициана смерть Актеона, затравленного собственными собаками, там нет искупительного фонтана – хотя не случайно Бурбоны уже в XVIIIв. превратили Актеона в фонтан в Казерте. Искупление за братоубийственную войну быть не может, кроме как омовения всех фонтаном слез.
Но возможен другой фонтан, который как раз изображен на картине «Диана и Каллисто»: обличение Дианой беременности Каллисто по сути воспроизводит передачу власти от Карла VФилиппу ΙΙ, когда он достаточно созрел для этого. Фонтан там украшен Амором, который и льет воду из кувшина, и на плитах сценами явно укрощения эротических страстей. Чтобы власть была передана правильно, нужна особая кротость и умеренность, и тогда не будет мерещиться «плоть… изрубленных бойцов».
Тогда стихотворение Комаровского расшифровывается так: Начинается оно с речи, объединяющей Карла Vи Филиппа ΙΙ– оба они были кавалерами Руна («и приобщен к Руну»). Уже упоминание крепостных рвов должно напомнить это искупление нарушенной лесной границы – ров нельзя нарушить, и в нем освящена оказывается искупительная вода благородных слез. Понятно, что фонтан, сооруженный Тицианом, должен быть всеевропейского значения и связан со всеевропейской политикой: отсюда упоминание «тучных лилий» как образа чистоты нимф, которые были с Артемидой.
Одновременно это отсылка к изображению воды в искусстве маньеризма, когда даже море могло быть видимо через густые камыши, что означало именно всецелую стихию воды, а не частный водоем. Таким образом, лилии – не знак какого-то паркового пруда, а знак воды вообще. Далее ряд охотничьих сцен позволяют перенестись от осенней битвы при Лепанто к зимней битве при Павии, понять, какой именно грех предстоит искупить. В отличие от Тициана, который в своем цикле хотел искупить грех Карла V и открыть Филиппу ΙΙсветлый путь правления, здесь мы возвращаемся ко греху в его неумолимости – фонтан оказывается авторской работой, а не ритуалом всеобщего искупления. Созрела кровь, а власть не созрела.
Я подвиг совершил военный и кровавый
И ухо напитал немолчным гулом славы,
И приобщен к Руну, и крепостные рвы
Над входом стерегут изваянные львы;
В весеннем воздухе серебряные трубы
Звучат без устали. Пажей пестры раструбы.
Друг Императора, великий Тициан,
Мне посоветовал соорудить фонтан,
Я окружил его стеблями тучных лилий,
Растущих сладостно в прохладе влажной пыли.
Дождливой осенью резвящиеся псы
Отыскивают след уклончивой лисы,
Рычат и прядают оскаленные доги,
В поток бросается олень широкорогий…
Собачьим холодом пронизанный январь
С собою принесет дымящуюся гарь,
И жарит кабана язвительное пламя,
А в небе плещется прославленное знамя
И с ветром говорит. И тихо шьет жена,
И шея нежная ее обнажена.
Мадонна! потуши припоминанья сердца:
Я, звонким молотом дробивший иноверца,
Фриульских берегов надежда и оплот,
У Кефалонии испепеливший флот,
В болотах Павии настигнувший Франциска,
Я в недрах совести ищу поступок низкий…
В телесной белизне коралловых цветов
Мне плоть мерещится изрубленных бойцов,
В кудрявой зелени мелькают чьи-то лица.
Моя жена молчит и спрашивать боится.
В огне играющем и красном видит взгляд
Кощунственные сны и воспаленный ад.
1912