Она знала, что он абсолютно слеп.
Но и что-нибудь о провидцах.
Его зрение – сырой хлеб.
Он смачивает его в глазницах.
И видит: вот сейчас та -
смуглая и прозрачная одновременно -
подарит ему два месяца счастья:
И он покупал его у военных.
Он покупал на базаре
для нее сложенные в стопки брюки:
они брались за раструбы, как за руки,
и являлись глазами.
*
За ночным окном – грузовой поток
вез гуманитарную помощь,
пока отдавал он ей свой Восток,
ибо лишь направление на восторг –
единственное, что помнишь.
Но ковер разостлан. Город в огне.
Он лежал на ней, как будильник,
заведенный на часе, когда внешней его стороны
станет больше тыльной.
А потом появились машины.
Он сказал, что лепешки стали черствы
и он видит хуже. Слишком честны
Эти светильники и обширны.
*
Мы прятались за гаражи.
Ныряли из подворотни в подворотню.
Но их фар подвернутые ножи
Действовали проворней.
Мы ныряли в раструбы брюк.
Но зрение ног стало – как будто хворост.
И я потерял ее звук,
А она мою скорость.
Он пошел искать ее по запаху молодых дрожжей.
Он готов был к вторжению
во вражеские виадуки.
Но тесто имеет зреньем – брожение
Все тесто имеет зреньем – брожение - к
роме бездрожжевой разлуки.
Он носил лепешки. А крошки глаз
собирали беззубые дети,
поедая сердцем цинготным окрас
неба, что можно грызть на рассвете.
Раз, он схватил за косу старую египтянку
с глазами из хлебного мякиша.
и привел ее в храм - отсутствия настоящего.
И хлеб у старухи отмок.
И она прошептала: Ок!
Так он узнал мое имя и понял, что я жива.
В моих пальцах всегда оставалось немного его мастерства.
Он нашел меня через тысячу лет. Он был зряч и сед.
В его глазах был тот осенний дым,
что сжигают во взгляде,
когда очищают сады
от гниющей пади.
И тогда я взяла отрубей
нашей жизни, смочила своей слюной.
И пустила в небо его голубей.
И он снова сделался старой мной.