Пример

Prev Next
.
.

Николай Редькин

  • Главная
    Главная Страница отображения всех блогов сайта
  • Категории
    Категории Страница отображения списка категорий системы блогов сайта.
  • Теги
    Теги Отображает список тегов, которые были использованы в блоге
  • Блоггеры
    Блоггеры Список лучших блоггеров сайта.

Желание воскресить постмодернизм

Добавлено : Дата: в разделе: Без категории

В последние годы (а пожалуй даже — с начала ХХI века) нас настойчиво убеждают в том, что эпоха постмодернизма в России прошла, что реализм уверенно вернул свои позиции. Но вот перед нами свежий постмодернистский роман Константина Куприянова, завоевавший молодежную премию «Лицей». Называется роман «Желание исчезнуть», и это сразу должно насторожить читателя: кто там собирается исчезнуть — герой, автор, а может, сама реальность?

Уже в первой главе реальность сдвигается, испытывая временное искажение. Мы начинаем читать этот текст как исторический. Некто Кузьма едет домой с фронта, на котором получил медаль за отвагу, придушив «фашистского командира». Тут же упоминаются «одесские руины» и «обезлюдевшие за войну городки», а кроме того, Кузьма сообщает попутчикам в поезде, что пробыл на фронте четыре года. Разумеется, читатель делает вывод, что речь идет о Великой Отечественной. И ошибается. Потому что, оказывается, Кузьма воевал не с немцами, а с «украми». Но не на Донбассе, а в Одессе… (Кстати, не зря автор назначает ареной боевых действий самый веселый, самый ориентированный на литературную игру город Украины!)

Итак, первый вывод, который мы должны сделать: писатель Куприянов покусился на главные духовные скрепы нынешней России — на мифы о ВОВ и Русском мире. Причем автор сразу дает понять читателю, что намерен вести повествование исключительно в ироническом, игровом ключе.

Во-первых, само имя главного героя. Наш 40-летний современник — и вдруг Кузьма. Экзотичное, сказочное, несуразное имя! Сразу вспоминается мультперсонаж — домовенок Кузя, представитель, так сказать, инфернального мира... «Кузьма» — имя, которое желает исчезнуть. В том числе и потому (сделаем предположение), что все прекрасно помнят крылатую «Кузькину мать».

Во-вторых, у Кузьмы есть пес по кличке… Борька. Еще одно странное «имя»! Почему Борька? В честь Ельцина? Овчарка — в честь президента-алкоголика? Нелогично. И вообще, на Руси издревле Борьками называли поросят. В чем же тут дело? А дело в Войновиче, в романе о солдате Чонкине. Если помните, у Нюры, чонкинской бабы, был как раз поросенок Борька, но вот вел он себя не как свинья, а именно как преданная собака! То есть Куприянов нас предупреждает: внимание! ноги моего романа растут в том числе и из Войновича, а значит, будьте готовы к тому, что ничего святого в отечественной истории, а тем более в современности — нет; обо всем будем говорить с иронией и гротеском.

В-третьих, главный герой, возвращаясь домой на поезде, попадает в купе к «интеллигентного вида семейной паре: мужичок с козлиной бородкой в очках и девушка с крохотной собачкой». Разумеется, это Чехов со своей знаменитой героиней! Причем Кузьма, завязав с ними разговор, заставляет их вскоре исчезнуть. То есть автор дает нам понять: чеховскому реализму в моем романе места нет.

Итак, уже в первой главе мы видим, что желают исчезнуть испытывают: а) главный герой — благодаря очень редкому имени; б) объективная реальность; в) классический («новый»?) реализм.

Тут сразу надо отметить, что Кузьма ранен именно в голову, и шесть (!) хирургов не смогли извлечь эту пулю, наказав пациенту вести спокойный образ жизни, без треволнений. А Кузьма после госпиталя «еще год провоевал» — мужик он здоровый, способный убить врага голыми руками, вполне себе сказочный богатырь. Богатырь с характером и темпераментом Джигурды. И это все тоже в копилку постмодернизма. Но главное — у Кузьмы задет мозг, а значит, все дальнейшие игры с реальностью можно объяснять последствиями ранения, процессами в поврежденном мозгу.

Не обошлось в первой главе и без некоторых аллюзий на антиутопии Сорокина, гуру отечественного постмодерна. Вот как Кузьма воспринимает Москву: «до войны был он в столице лишь раз, а теперь вообще плохо понимал, существует ли она до сих пор»; «к чёрту Москву. Там холодно, говорят. А летом, наоборот, жара такая, что ходить невозможно. Все голые ходят, даже девки голые, говорят…» То есть налицо новый феодализм, когда до столицы страны не ближе, чем до луны, и провинция полнится мифами. К тому же поселок, в котором живет герой, называется Край — еще одно символичное имя собственное. Па сути, Кузьма живет на краю земли.

Итак, он возвращается домой. Там ждут и боятся его возвращения тесть Петрович (!) и дочь Полина. Жена Кузьмы Галина умерла, пока он воевал. Полине 15 лет. Она влюблена в 20-летнего Максима, но приехавший отец запрещает им встречаться. Казалось бы, любовная трагедия, очередные Ромео и Джульетта. Но Полина выглядит и ведет себя так, что мы понимаем: писатель Куприянов просто издевается над расхожим сюжетом. Судите сами: «Пухлая невысокая девочка, копия матери, коротко подняла от чашки чая водянистые глаза (…) Кузьма шагнул к ней, раскрыл объятия, но в этот момент сдавленное рыдание вырвалось из Полининой груди двумя спазмами, она вжалась в угол, не сдержала ещё два горестных всхлипа, мотая головой, выставляя против него ручки-тростинки, и сделалась тихой, как кукла» — такая девушка-колобок с тонкими ручками (вы когда-нибудь видели у пухлых девушек «руки-тростинки»?), да еще и водянистыми глазами! Может, если сам Кузьма — домовой, то его водянистая дочь — русалка? В условиях постмореднистской игры это было бы логично. Тем более что изъясняется Полина явно не так, как это делал бы нормальный 14-летний подросток. Вот что, к примеру, вещает она, встав между отцом и возлюбленным, готовыми подраться: «У нас любовь, разве тебе нас не жалко?! Дедушке и тому нас жалко, а тебе разве нет?! Мы просто любим друг друга, как те на картине, и ничего плохого не делаем тебе, разве ты не можешь нам разрешить?»

Впрочем, не только подростковую любовь высмеивает Куприянов. Любая любовь, по Куприянову, достойна иронии: «Марина, я всё отдал, чтобы ты была рядом, чтобы видеть тебя… сколько же раз повторять? Мы навеки, всегда, будем вместе. Больше никто со мной не будет, – горячо прошептал Стрельцов». Стрельцов — это сослуживец Кузьмы, снайпер из его бывшего отряда (еще одно говорящее имя), мужик взрослый, но… Но вот только Марина, которую он так страстно любит, — призрак! Причем призрак, который, в лучших голливудских традициях, слишком активно взаимодействует с миром живых. Ну вот, к примеру: «Она поднялась, посмотрела на него прямым взглядом, без укора и вопроса. Она и так знала все ответы. Затем поджала губы, и лёгкий тёплый сквознячок развеял её, оставив в воздухе две слезинки, которые через секунду пали на пол и исчезли». Это действительно забавно — то, что от исчезающего призрака остаются две слезинки! Это как улыбка Чеширского кота!

Впрочем, важнее здесь то, что Стрельцов (второй главный герой романа) тоже псих, как и Кузьма. Но если у Кузьмы в голове засела пуля, то у Стрельцова — убитая возлюбленная. Сплошные игры разума! Сам Кузьма, кстати, говорит: «Нас тут так воспринимают, словно мы призраки, не настоящие (…) Я говорю о том, что мы невидимые! Люди нас не видят, мы для них не существуем, потому что этой войны больше нет. Заморозили – и ладно! Можно молчать. А то, что в неволе, окружённой стоит наша родная русская Одесса, им как будто забыли сказать!»

То есть существует настоящий призрак Марина, про которую знает только Стрельцов. И существуют условные призраки — ветераны одесской войны, которых боится и не хочет понимать общество. Но и это еще не все. В одном из многочисленных диалогов с возлюбленным Марина вдруг спрашивает: «Ты не думаешь, что этого всего давно нет, и ты умер там вместе со мной или вместо меня? Может, я жива и не оплакиваю тебя? Может, это ты таскаешься за мной призраком, а не я?!»

Вот так! Писатель Куприянов ведет настолько сложную постмодернистскую игру, что читатель до конца должен пребывать в сомнениях: а что происходит НА САМОМ ДЕЛЕ? И вообще, реально ли хоть что-то из описываемого? Или всё — бред больного воображения?

Взять, например, банду, которую довольно быстро сколотил Кузьма из ветеранов «одесского котла». Казалось бы, это пародия на бандитские романы-сериалы, на «мужественный масскульт». Игра в благородного зверя Джигурду. Но не только. Собирается банда в заброшенном рыбацком сарае на берегу моря, за «огромным обеденным столом» при тусклом свете лампы, и двоих подельников Кузьмы зовут, внимание, Петр и Павел. Правда, в банде всего пять человек, но это не важно. Важно, что перед нами очередная постмодернистская игра с библейским сюжетом о Христе. Кстати, Петр в конце романа оказывается предателем, перевоплощаясь таким образом в Иуду.

Вообще герои романа представляют из себя марионеток, имеющих мало общего с живыми людьми. Они все — расхожие штампы из масскульта. Автор делает с ними что хочет, ибо во главу угла поставлена Игра. Вот приезжает из Москвы смазливая журналистка Катя. Приезжает брать интервью с ветеранами гибридной войны, чтобы написать потом книгу. И совершенно без всякой психологической мотивировки влюбляется в Стрельцова. Или вот банда Кузьмы идет громить картины местного художника, заподозренного в пропаганде разврата. Но, увидев полотно, на котором изображено бракосочетание (причем и молодожены и священник — голые!) на фоне Апокалипсиса, Кузьма вдруг успокаивается, умягчается душою и распускает банду. Хотя еще вчера был намерен взять родной поселок под контроль и изгнать из него всех кавказцев («чертей»). Кстати, кавказцы ведут себя на удивление спокойно, несмотря на разгоревшийся межнациональный конфликт. В общем, и главные, и второстепенные персонажи романа — исключительно марионетки, действующие не по законам психологии, а по мановению авторской руки.

Итак, мы вполне убедились, что писатель Куприянов вдоволь наигрался с духовными скрепами, с масскультом, включая голливудские штампы (призраки, мафиози), с религией и психологией. Однако в постмодернистском тексте не обойтись без игры и с литературной классикой. Впрочем, необязательно играть только с реализмом. В романе Куприянова полно и «сентименталистских рюшей».

Вспомним для начала знаменитую повесть Карамзина (кстати, дочка Кузьмы вполне себе пародия на бедную Лизу): «Еще до восхождения солнечного Лиза встала, сошла на берег Москвы-реки, села на траве и, подгорюнившись, смотрела на белые туманы, которые волновались в воздухе и, подымаясь вверх, оставляли блестящие капли на зеленом покрове натуры. Везде царствовала тишина. Но скоро восходящее светило дня пробудило все творение: рощи, кусточки оживились, птички вспорхнули и запели, цветы подняли свои головки, чтобы напитаться животворными лучами света».

А теперь сравним с «пейзажами» Куприянова:

«Солнце ещё не успело восторжествовать над морем и сосновым перелеском, не проникло в траву и почву, и всюду за окном была болезненная серость, которая скоро сойдёт в краткое дневное небытие».

«Между ними осталось много пустого пространства, серые оттенки которого медленно выцветали и нехотя преображались в раннее золото, потому что, наконец, солнце стало входить в комнату и делать дальнейшую дрёму Стрельцова невозможной».

Но касается подобная литературная игра и самых острых моментов романа. Вот с каким удивительным сентиментальным пафосом вспоминает Стрельцов финальную одесскую бойню, инициатором которой когда-то стал: «Тогда он никого не рассматривал, но теперь развороченные лица всплыли в памяти остро, подробно — он мог разглядеть в памяти каждого солдата, стоявшего там, каждую деталь, и ни один из умерших не хотел легко отпускать его. Каждый вставал, демонстрировал свои покалеченные руки, ноги, головы, потом начинал уменьшаться, молодеть, возвращаться сначала в тело подростка, потом ребёнка, потом младенца. Стрельцов невольно заплакал, понимая (хотя никогда этого не знал), что каждый из них был любимым сыном или дочерью своей мамы, единственным центром и смыслом её жизни, и каждого из этих младенцев он разорвал на части в той комнате, а спас зачем-то лишь того единственного, кого не было жалко».

Как известно, отечественная журналистика (и вообще пропаганда) любит использовать в своих целях невинных младенцев, и писатель Куприянов, как мы увидели, не упускает шанса поиздеваться над этим фактом.

Но, пожалуй, забавнее всего выглядят в романе стилистические находки — нечто среднее между блестящей имитацией графомании и пародией на язык Андрея Платонова:

«На весь этаж храпел дед, хлопала приоткрытая ставня в гостиной».

«Кузьма сплюнул под ноги. Начался дождь».

«Кузьма пожевал несуществующую жвачку, раздумывая».

«Максим не договорил, но и без того имя Кузьмы смогло наполнить машину вязким предчувствием смерти».

«…парень посмотрел на девушку, но взгляд его, хотя и зачерпнул по дороге её красоты, не остановился на ней».

«Она говорила то же самое, чем уговаривал себя сам Стрельцов. Он напрасно искал поддержки Марины. Только курицы топтали траву, сопровождаемые старым нахохлившимся петухом».

«Стрельцов очнулся и пошёл плавать во второй раз. Теперь он провёл в воде даже больше времени. Он читал стихи, вспоминал конспекты подготовительных курсов в медицинский институт и думал о Марине».

«Он не отрывал глаза от прицела. На чердаке было сыро после вчерашнего дождя. Бездомная кошка взобралась на его спину, вылизывалась; пахло мочой и прелой древесиной. В соседнем помещении, за трухлявой чердачной перегородкой, не догадываясь о его присутствии, сидело двое героиновых наркоманов».

Ну и для финального катарсиса вот вам описание смерти главного героя: «Дух Кузьмы с воплем ненависти вырвался из гостиницы, помчался что есть мочи, силясь добраться до Борьки. Но безразличный морской ветер, ничего не знающий о человеческих страстях, случайно схватил его, летящего вдоль берега, и небрежно порвал на кусочки. На этом закончилось существование Кузьмы. Нападавший поспешил выстрелить в его голову и сбежать, не осознавая, что это не он убил чудовище».

Сам Дэвид Линч наверняка поаплодировал бы такой игре! Браво, новый постмодернист Куприянов!