1

(1003а) Есть наука, которая обозревает существующее в его существовании и всё самостоятельно в нём проявляющееся. Такая наука – ни одна из зовущихся так частных наук. Ведь ни одна из других наук не обозревает всеобщее существование существующего; но такие науки, отрезав какую-то часть, в ней осматривают свойства: скажем, точные науки. 

1

(980а) Все люди от природы охотники до знания. Примета этого – чувственное восхищение: без всякой пользы люди любят чувствовать ради чувства, особенно смотреть. Мы не только в работе, но и когда не собираемся работать, предпочитаем смотреть, а не что-то другое делать. Среди всех чувств лучше всего зрение помогает познанию, показывая нам все возможные различия вещей. 

1

(995а) Возвращаясь к искомой науке, прежде всего приглядимся, что нас больше всего ставит в тупик. Это то, что разные философы делают совсем разные предположения об одних и тех же вещах, и то, что важные вещи все философы проглядели. 

Если мы хотим выйти на широкую дорогу, нужно научиться правильно выходить из тупиков. Мы пойдем прямо, если разберемся с тем, чего не понимаем. Но нельзя распутать то, чего не знаем. 

4

О математических вещах, что они существуют и в каком смысле существуют, в каком смысле первичны, а в каком – нет, мы много сказали. А об идеях, сперва следует осмотреть положение об идеях, не сближая их с природой чисел, но как их изначально предполагали те, кто первые стали говорить об идеях. 

Положение об идеях возникло у говоривших о них благодаря тому, что они послушались как истинных формулировок Гераклита, что все чувственные вещи вечно текучи, и значит, если знание и понимание имеют свой предмет, то должны быть какие-то другие сущности кроме чувственных, устойчивые: о текучем знанию не быть. 

14

Очевидно из сказанного, что получается у тех, кто говорит, что идеи – отдельные сущности, и одновременно придумывает, что вид состоит из рода и отличительных особенностей. Ведь если «идеи» есть, и «живое существо» и в человеке и в лошади, то либо это одно «живое существо», либо всякий раз разное. Если исходить из формулы, то одно, потому что мы говорим о разных вещах, но всякий раз говорим одно: «живое существо». А также если есть «человек сам по себе», как определяемое отдельно, то необходимо, чтобы его составные части, как «живое существо» и «двуногое» тоже имели бы свое значение и имели бы обособленное существование. И то же самое нужно сказать о «живом существе». 

Сонет Виктора Кривулина, вошедший в книгу Requiem(1998) как текст 16, на первый взгляд понятен: программа «абсолютной поэзии» Стефана Малларме сопоставляется с представлением об абсолютной святости Серафима Саровского. Сюжет тоже прочитывается легко: где люди без вины были убиты, преданы вечному забвению, там нельзя говорить уже ни о какой вечности и даже ни о каких сроках. Только когда мир предстает застывшим, как на фотовспышке, можно понять и весь смысл мистического богословия как богословия ослепляющей тьмы, согласно «Мистическому богословию» Ареопагитик. Но неясно, почему не тает снег: то ли это впечатление холода, запредельного холода страдания, когда снег не может таять, то ли это шок от холода и одновременно сияния святости, когда не успеваешь почувствовать, как тает снег на щеках.