Пример

Prev Next
.
.

Александр Марков

  • Главная
    Главная Страница отображения всех блогов сайта
  • Категории
    Категории Страница отображения списка категорий системы блогов сайта.
  • Теги
    Теги Отображает список тегов, которые были использованы в блоге
  • Блоггеры
    Блоггеры Список лучших блоггеров сайта.

Апокалипсис Сергея Маковского: популярная мистерия

Добавлено : Дата: в разделе: Без категории

Небольшая поэма (двенадцать шестнадцатистиший с перекрестной рифмовкой) «Из Апокалипсиса» (Париж, 1945) Сергея Маковского, знаменитого поэта, искусствоведа и мемуариста, сжато перелагает библейскую книгу, понимая ее как описание мистерии, в центре которой мы все оказались; но мистерия вполне реконструкция, на основе необходимого минимума знаний об античных мистериях.

Такая поэтика разрешает впечатляться только тем, что ты сам начал конструировать и реконструировать, увлечённый поясняющей картинкой. И правда, это мистерия уже вполне воспринятой сокровенности, ждущей только внезапной грани, внезапного поворота (тропа) приобщения: 

Тебя, вкусившего от сокровенной манны,

Я тайны приобщу. (1)

В этом итоге первой строфы сжаты расхожие реконструкции мистерий начала века, будь то в эзотерической литературе о “великих посвящённых” или учебниках античной истории: мистерия возникает там, где полнота вкушения удовольствий как даров позволяет изведать сокровенное. Но душа продолжает томиться, и не то что испытывая голод, но ожидая приобщения как прохождения порога. Даже если ты всё знаешь, ты должен переступить порог, и только тогда будешь мистом. Именно это было важно тогдашним интерпретаторам: в древности все всё знали, как устроены мистерии, но должны были почувствовать переход порога, пересечение невидимой границы, чтобы оказаться не внутри знания о мистерии, но внутри ее мгновенного интуитивного созидания. 

Маковский существенно эллинизирует Книгу Откровения: появляются элегические образы жатвы и виноделия, развернутые сравнения, которых нет в оригинальной библейской книге, -- и каковые именно как тень образов отсылают к тени мистерий. Это и образ молотьбы, подготовленный поэтизмами, как “за все труды на ниве бытия” -- если труд на ниве есть просвещение, то труд на ниве бытия -- глубинное, всем бытием, восприятие света откровения. 

Или про первого коня сказано “и не на Божьей ниве жнец” (4), что готовит к пониманию, что никакая война не есть ещё жатва, но только последняя война, тотальная, будет жатвой -- здесь мистерия смыкается с ожиданием уничтожающей целый мир (троп на основе многозначности слова мир) войны. Строки

И грохотанье крыл в броне железной -- 

Как стук от бранных колесниц (6)

-- только на первый взгляд простая ритмизация соответствующего стиха книги Иоанна Богослова. Хотя здесь нет ни одного слова, кроме “грохотанье”, которого не было бы в синодальном переводе Откровения (9, 9), добавленный славянизм “бранный” меняет перспективу: это не гигантская саранча Откровения, вторгающаяся с блеском непривычного оружия, но монотонный стук и грохот саранчи, облетающей всё небо в размеренном ритме исторического повествования о бранных днях; рифмующаяся строка “и понеслась быстрее хищных птиц”, говорит не о новых пытках, но о провале всего мира в бездну нарастающей скорости войны, ломающей привычный исторический рассказ. Само созвучие “броне… бранных”, глухой гул, говорит о такой молотьбе, скрежет железа и глухота стука оказываются мерным опусканием молотящего орудия, когда уже не рассказ, а мистерия берет на себя мир. 

Кара четвертого ангела (звезда Полынь) оказалась в поэме позже кары пятого ангела:

И покарала смерть, серпом скосила

Живых, как грозды виноградных лоз (10)

-- это уже взятый из другого места эпизод об ангелах жатвы (14, 15--19). В Откровении Иоанна то два разных ангела: один пожинает всю жатву на земле, ибо вся жатва созрела, другой срезает другим серпом по велению третьего ангела виноград. Ангелы явно сообщают о мере добрых дел (сбор насущного хлеба) и о мере страданий (вино как кровь), почему и нужен ангел от жертвенника, который знает не только праведность мук, но и уместность жертвы. У Маковского карающая смерть надвигается как знающая меру собственных пыток, и потому готовая косить всех живых монотонно, мгновенно нависая тенью над всем миром живых. 

У Маковского, часто слово за слово рифмующего синодальный перевод, разбавляя его некоторыми поэтизмами и сложносоставными словами, среди немногих дополнений есть слово “клиры”: 

Блаженные в успении, ликуя,

Теснились души, -- клиров их не счесть (11)

В Откровении (19, 1) говорится просто о “многочисленном народе”, слово “клир”, означающее жребий, может указывать и на призвание клириков, и на жребий спасенных. Вновь данностью логика античной мистерии, в которой все клирики мистерии, кто родились в Афинах, все участвуют в таинствах Деметры. Это поминание умершей античности, всецело умершей и всецело принятой на себя идеей бессчетности, вроде “актуальной бесконечности” Кантора и Флоренского, а не толкование Апокалипсиса. 

Строки 

Отныне ко Христу вратами веры

Гряди в преображенный град!

-- вовсе уже не имеют соответствия в Откровении, где град нисходит с неба (21, 2) и показан визионеру (21, 10), но зато воспроизводит логику мистерии, как ее тогда понимали: проход через врата испытаний к тому же состоянию, к прежней логике дел, но среди преображенных вещей и с обращением лицом к Богу (Флоренский писал и об интуиции-дискурсии как понимании того, что мир уже Божий, и о лике на иконе как обращенном, в отличие от личины, не знающей обращения). Важна в поэме Маковского тогда не новая жизнь, данная как дар слова, но возможность отнестись к Богу благодаря тому, что и среди утверждения преображенных вещей возможно полагать твое утверждение. 

Итак, патетическая реконструкция мистерии в пересказе Апокалипсиса Сергея Маковского отвечает общему пристрастию Серебряного века переживать учебник, учебный пересказ и сочинение как что-то наиболее впечатляющее, как то, где и можно сразу проявить силу своего воображения. Реконструкция Апокалипсиса как описания мистерии строится не на изучении специфики мистерий, но на самых расхожих предоставлениях о мистерии как о мгновенном переходе от полноты знания к полноте опыта. Но именно такой переход от полноты к полноте, прежде сводившийся к механизмам интуиции, понятой как схватывание всей ситуации, теперь в эпоху тотальных войн невольно становится и описанием ядерной войны -- и изучение примера Маковского показывает, как поэтика символизма могла описывать тотальную войну, от позднего Мандельштама до Кривулина и Стратановского.