Пример

Prev Next
.
.

  • Главная
    Главная Страница отображения всех блогов сайта
  • Категории
    Категории Страница отображения списка категорий системы блогов сайта.
  • Теги
    Теги Отображает список тегов, которые были использованы в блоге
  • Блоггеры
    Блоггеры Список лучших блоггеров сайта.

Пушкин и Баратынский в восприятии Иосифа Бродского

Добавлено : Дата: в разделе: Без категории

«Ничто не имело более великих последствий для русской литературы и русского языка, чем эта продолжавшаяся тридцать семь лет жизнь. Пушкин дал русской нации её литературный язык и, следовательно, её мировосприятие», - такими словами начинает Бродский своё предисловие к разделу о Пушкине в англоязычной антологии русской поэзии. Это продуманное, хотя и вполне традиционное, определение феномена Пушкина, данное зрелым Бродским. Казалось бы, вполне естественно для русского поэта, как и для любого русского человека, превозносить творчество Пушкина. Однако обратим внимание на то, что в данном высказывании фактически нет похвалы, а есть лишь констатация факта: более влиятельной фигуры в русской литературе нет,

Пушкин определил пути развития русского языка, русской литературы, русского мировосприятия. Но Бродский не даёт качественной оценки этому факту, он не говорит о том, насколько хорошо и правильно было явление Пушкина, повлиявшее столь сильно.

Как же воспринимает Бродский то, что произошло в русской поэзии с приходом Пушкина? «Русская поэзия ко времени Пушкина уже была достаточно гармонизирована, она уже отошла от силлабической поэтики, то есть от силлабического стиха, который имел место в конце семнадцатого – начале восемнадцатого века. Уже господствовал силлабо-тонический стих, который, тем не менее, нёс на себе нагрузку, какой-то силлабический мусор». И, таким образом, появление Пушкина и гармонической школы избавили русский стих от остатков архаики, сделали его более динамичным и гибким – более лёгким и удобочитаемым.

Однако является ли эта лёгкость и гармоничность достоинством поэзии? Ведь именно поэтому Пушкин традиционно считается первейшим поэтом – по причине исключительной гармонии его стиха. В этом ли критерий ценности поэзии? Во всяком случае, не для Бродского.

Усложнённая, неудобочитаемая допушкинская поэзия имела свои достоинства, утерянные после реформы. «Дело в том, что в этой шероховатости, неуклюжести таились свои собственные преимущества, потому что у читателя мысль задерживалась на сказанном. В то время как гармоническая школа настолько убыстрила или гармонизировала стих, что всё в нём, любое слово, любая мысль, получает одинаковую окраску, всему уделяется одинаковое внимание, потому что метр чрезвычайно регулярный». С точки зрения Бродского, регулярность и гармоничность стиха должны иногда разрушаться, ритм не должен обладать стабильностью, а темп должен замедляться, иначе внимание читателя не фокусируется в достаточной степени на смысловых акцентах в стихе. Бродский, конечно же, не ставит этот факт Пушкину в вину. Его позиция состоит в том, что подлинная поэзия, как и любая продуктивная поэтическая реформа, отталкивается не от формы, не от техники стиха, а от содержания. Рождённый в стихе новый смысл требует новых выразительных средств и модернизирует стих.

Напротив, любые попытки создать искусственную форму и вогнать в неё новое поэтическое содержание могут ненадолго привлечь внимание, но никогда не станут полноценной поэзией. Бродский постоянно подчёркивает именно этот вектор детерминированности в развитии поэзии: от поиска нового содержания – к новым средствам воплощения содержания. Новая форма, однако, может оказаться слишком непривычной, у читателя может возникнуть отторжение, как от формы, так и от содержания, обычно так и происходит с любой новой поэтической формой. Уникальность же новой поэтической формы Пушкина состоит в абсолютной её усвояемости. При необычайно насыщенном содержании форма ему не только не сопротивляется, но, напротив, как бы исчезает вовсе.

Бродский восхищается аристократизмом Пушкина, его личности и стихов. На вопрос об особенно чтимых им произведениях Пушкина Бродский отвечает: вся лирика, «Медный всадник», «Домик в Коломне», «Евгений Онегин». Однажды он, впрочем, признаётся: «Пушкина я люблю полностью, целиком». Известно, что свои последние недели жизни Бродский провёл, листая томик прозы Пушкина, и особенно восхищался «Историей села Горюхина».

Бродский подчёркивает классичность интонаций Пушкина. Сопоставляя особенности дарований Пушкина и Цветаевой, он признаётся: «Пушкин всё-таки, не забывайте этого, – дворянин. И если угодно – англичанин – член Английского клуба – в своём отношении к действительности: он сдержан». Общепринятое представление об универсальности пушкинского гения подвергается здесь сомнению. «Принято думать, что в Пушкине есть всё. И на протяжении семидесяти лет, последовавших за дуэлью, так оно и было. После чего наступил ХХ век… Но в Пушкине многого нет не только из-за смены эпох, истории. В Пушкине многого нет по причине темперамента и пола…»

Размышляя об удивительном свойстве поэзии Пушкина проявлять при каждом новом прочтении всё более глубокое содержание, Бродский находит причину этому в величии и многозначности самого языка, а заслугу поэта видит в должном исполнении своих функций поэта, главная из которых – служить языку, быть максимально полезным и точным его инструментом. Мифологема об удивительно неподготовленном русской литературой появлении Пушкина, его неожиданности, внезапности, о том, что у него не было ни предшественников, ни последователей вызывает резкое возражение Бродского: «Пушкин невозможен без Батюшкова, также как невозможен он без Баратынского и Вяземского».

Не желая обсуждать политические и прочие интриги, окружающие последние дни Пушкина, Бродский не сомневается, что подлинной причиной трагической смерти поэта является сама поэзия. Он обычно не отделяет поэта-человека от поэта-творца, судьба поэта и судьба человека пересекаются и определяют друг друга: «Дуэль с её печальным исходом была скорее логическим следствием поэзии Пушкина, потому что поэзия всегда более или менее приходит в столкновение с обществом».

Вторая по значимости персона Золотого века русской поэзии для Бродского вовсе не традиционно рассматриваемый в данном качестве Лермонтов, а Баратынский; при этом всячески подчёркивается оппозиция «Баратынский – Пушкин»: «На мой взгляд, в том самом русле русской психологической поэзии, по крайней мере, в смысле участия элементов психологического анализа в стихе, Баратынский был куда более глубоким и значительным явлением, чем Пушкин».

Бродский неоднократно повторяет свою несколько эпатирующую идею о том, что Баратынский – не менее, а, быть может, даже более великий поэт, нежели Пушкин. Во всяком случае, им, Бродским, более любимый. И хотя порой он признаёт превосходство пушкинской поэзии в целом, в отдельных аспектах поэзии Пушкин, по его мнению, уступает Баратынскому: «Хотя диапазоном уже, чем Пушкин, Баратынский вполне ему под стать, а в жанре философской поэзии, кажется, даже превосходит своего великого современника».

Бродский полагает, что русская литература вполне могла пойти по метафизическому пути «сложной» риторической поэзии, предложенному Баратынским, однако был выбран путь гармонической поэзии Пушкина, подобно тому, как за полвека до этого предпочтение было отдано более мягкому и гибкому стилю Сумарокова, а не жесткому Ломоносову. Тем не менее Бродский вынужден с сожалением признать формулу культуры, предлагающую одного поэта в качестве первого (с большим отрывом ото всех остальных), как, например, Шекспир в Англии, Гёте в Германии, Мицкевич в Польше, Пушкин в России: «Так уж всегда получается, что общество назначает одного поэта в главные, в начальники. Происходит это - особенно в обществе авторитарном - в силу идиотского этого параллелизма: поэт-царь. А поэзия куда больше чем одного властителя дум предлагает. Выбирая же одного, общество обрекает себя на тот или иной вариант самодержавия». Чем же объясняет Бродский феномен предпочтения Пушкина равной ему, с точки зрения Бродского, фигуре Баратынского? Ответ Бродского достаточно прост: Пушкин – более яркая личность и судьба по сравнению с Баратынским. Кроме того, стихи Пушкина легче запоминались.

Бродскому нравится всё творчество Баратынского, но особенно – книга «Сумерки». При этом внутри самого сборника Бродский выделяет такие достаточно хрестоматийные стихи, как «Осень», «На посев леса», «Недоносок», «Бокал», «Пироскаф», однако самыми любимыми для него стали менее популярные длинные стихотворения «Запустение» и «Дядьке-итальянцу». «Запустение» Бродский аттестует ни больше ни меньше как лучшее из написанных на русском языке: «…я бы сказал, что лучшее стихотворение русской поэзии - это "Запустение". В "Запустении" все гениально: поэтика, синтаксис, восприятие мира. Дикция совершенно невероятная». Последнее стихотворение Баратынского, «Дядьке-итальянцу», написанное им незадолго до смерти в Италии, вызывает искреннее восхищение Бродского опять-таки своей дикцией, точностью поэтического выражения мысли, приданием мощно разыгравшейся стихии речи выверенной формы. Бродского этим ошеломляет конец стихотворения:

Отчизна тощих мхов, степей и древ иглистых!
О, спи! Безгрезно спи в пределах наших льдистых!
Лелей по-своему твой подземельный сон,
Наш бурнодышащий, полночный аквилон,
Не хуже веющий забвеньем и покоем,
Чем вздохи южные с душистым их упоем.

Можно сказать, что для Бродского дикция – это удачно найденный способ удержать логикой и ритмом языка освобождённую поэтическую фантазию. Дикция при этом едва ли не самое главное достоинство стиха. Вершинным образцом дикции, по мнению Бродского, является «Запустение».

Бродский ставит в достоинство Баратынскому абсолютно естественное и гармоничное слияние мысли и эмоции и объясняет этот феномен тем, что Баратынский полностью доверяет своему языковому чутью, его мыслью управляет музыка рифмы и ритма: «Фактура его стиха есть сильнейший аргумент в пользу тезиса о «прочувствованной мысли», поскольку его размышления развиваются более в эвфонической и тональной, чем в линеарной форме. Отсюда и скорость, и оттенок неумолимости в рассуждениях».

Бродский всячески подчёркивает экономичность и функциональность Баратынского. По его мнению, Баратынский в отличие от Пушкина не разбрасывается словами, не создаёт клише. Например, стандартная пушкинская рифма «радость – младость» часто не несёт никакой смысловой нагрузки у Пушкина, она нужна только для того, чтобы использовать свободное пространство в стихе. Не так у Баратынского, у него тоже встречается данная рифма, но «радость» будет обозначать необходимую в стихе эмоцию, а «младость» – возраст. «Баратынский - поэт более экономный; он и писал меньше. И потому что писал меньше - больше внимания уделял тому, что на бумаге».

Конечно же, такое демонстративное предпочтение Баратынского связано со схожестью своей собственной поэзии с творчеством Баратынского. Стихам Бродского так же присущи усложненность, некоторая дисгармоничность, напряженность и концентрированность философской мысли. Однако желание восстановить в читательском сознании должное величие фигуры Баратынского отчасти объясняется еще и известным фактом биографии Бродского, для которого подлинное открытие мира поэзии произошло именно при чтении тома избранных стихотворений Баратынского из серии «Библиотека поэта». Фактически, Иосиф Бродский считает себя обязанным ему своей судьбой, осознанием и реализацией своего призвания.