26 января 2017 года. Я собиралась на праздник «Нового мира», начало в 19.00. Ушла с работы часа в два (глаза уже не различали букв на экране) вместе с Олей и Лешей, они хотели где-нибудь пообедать на ВДНХ, так чтобы недорого и съедобно. С самого утра был мороз (минус 22 в 7 часов, когда я выходила из дома), синее чистое небо; я время от времени прикрывала нос, когда бежала от платформы Северянин до платформы Ростокино (МКЦ) и потом от Ботанического сада (МКЦ) до гостиницы «Турист», до корпуса, который выходит фасадом на улицу Вильгельма Пика.

На другой ее стороне, чуть дальше по ходу стоит ВГИК, который я окончила в 1993 году, и с тех пор, была там считанные разы, однажды по приглашению Натальи Рязанцевой на ее семинаре. Какой-то мой текст ей понравился (кажется, «Гардеробщик»), и она захотела показать меня студентам. Если «Гардеробщик», то год 2005 или, может быть, 2006, не позже. 11 или 12 лет назад.

В этом корпусе «Туриста», с торца (он смотрит на Сельскохозяйственную улицу) находится кафе «Кофе Бин». Я захожу утром, беру эспрессо (135 рублей двойной), сажусь на диван у стены, так чтобы видеть окна и стеклянную дверь, а за ними – заснеженную улицу, перекресток, светофор, его то красный, то зеленый сигнал. Здесь тепло, я не спешу. В кафе, кроме меня, одна посетительница, дама с собачкой, мы встречались здесь несколько дней назад в этот же утренний час (примерно 8.30); собачка – маленькая темно-рыжая такса, мальчик. В прошлый раз дама брала кофе и сэндвич, просила, чтобы был хлеб определенного вида, тот, который нравится ее рыжему. В это утро я застала ее уже за столиком, она что-то смотрела на своем планшете. Рыжая такса тихо подходила ко мне, смотрела снизу вверх.

Когда я училась во ВГИКе, на месте «Кофе Бина» тоже было кафе, не такое уютное (и не такое дорогое), я бывала в нем с моим приятелем-сокурсником, о чем-то мы с ним говорили здесь (не здесь, - за 25 световых лет отсюда), он, мексиканец, на почти правильном и отчетливом русском, и я – на русском едва слышном. Наверное. В те времена мы печатали наши тексты на машинках. Слепые третьи экземпляры. Некоторые сохранились. Жаль, что не сохранились голоса, я бы послушала.

От кафе шла по Сельскохозяйственной улице, свернула на Совхозный проезд, он выводит на Вэ-Дэ-эН-Ха.

Прямо и направо. Мороз, проезжают снегоочистительные машины. Здания, в основном, одноэтажные. Похоже на маленький американской город из фильма, который никогда не был снят; в этих строениях не живут (за одним исключением, о котором позже), в них конторы, кафе, оптовые магазины, бог знает, что еще. Городок тихий, совершенно не похожий на всю прочую Москву (какую я знаю и какую способна представить).

Иду к замерзшим, заснеженным прудам. Громадное здание на том берегу напоминает пароход. Здание в несколько этажей за высоченной стеной. Я огибаю пруд и иду по дороге вдоль этой стены. Справа – лес (начало – или конец – ботанического сада). За стеной вдруг лает собака. Я смотрю вверх, на окна. Где-то горит свет. Кажется, что пахнет едой. Говорят, здесь живет семейство какого-то богатея. Очень похоже на то. Машины этой дорогой проходят редко-редко, снег чистый, воздух свежий. Тишина.

Громадный, запущенный, полумертвый павильон «Рыбное хозяйство»; стекло и бетон. На подходе к прудам и вокруг них, немало таких забытых, заброшенных зданий, иногда причудливых, с колоннами, арками; археологи будущего их найдут и буду думать, что на этой планете был когда-то другой климат, что на месте пруда темнело (или сияло) море, а за колоннадами прятались от палящего солнца и вели беседы философы.

Дохожу до белого, идущего к этому месту (и представляется движение, ход, приближение и совмещение как финал), музея (бывшая «Мелиорация»), стучу в железные ворота, мне открывают.

В два часа, когда мы с Олей и Лёшей вышли, синее небо замутилось, мороз спал, поднялся ветер. Мы направились в центр ВДНХ нехоженой мной дорогой. Там, где громадные строения, и бык на крыше одного из них.

Полукруглые своды, самолеты на площадке перед стеклянным кубом (точнее, параллелепипедом; длинное слово вполне соответствует зданию). Почти безлюдно, обледенелый асфальт, ветер, гремит из репродукторов музыка (весь немалый путь до центрального входа-выхода эта музыка, от нее хочется укрыться больше, чем от ветра). Женщина зазывает встречных в новое кафе, и Леша с Олей следуют за ней, а я иду дальше. Огибаю громадный каток, посетителей мало, всё кажется не совсем настоящим, декорацией или сном, мороком. В декабре 1981-го мне исполнилось 18 лет, не помню отчего вдруг, но мы поехали из общежития на ВДНХ, запомнился тоже холод и ветер, открытое пространство и совершенное почти безлюдье; каменная пустота магазина в каком-то павильоне. Я решила взять шампанское, продавщица в белом мятом халате спросила паспорт, который я с гордостью ей и предъявила.

Выхожу к трамвайным путям, здесь уже город, народ, светофоры-переходы, в грязь раскисший снег. До метро еще минут десять.

Я поехала до Лубянки, прошла людной Никольской до ГУМа (по дороге спустилась в подвальную аптеку, взяла витаон). В ГУМ вошла, было еще светло. Народу немного, прохладно, музыка, не такая громкая, всегда советская, неумолкаемая. Я поела в «итальянском» кафе. На стенах портреты гостей Фестиваля молодежи и студентов 1957 года. Пока ела, пока сидела без всяких мыслей плечом к стене, небо над стеклянным куполом ГУМа потемнело, зажглись под прозрачным сводом электрические огоньки, и мне захотелось домой.

И на Никольской уже была ночь, и на Рождественке.

Я свернула на Кузнецкий, постояла на ветру и зашла в маленькую Лавку писателей. Тепло, светло, тесно. Я осторожно походила между стеллажами, потрогала корешки книг. Со второго этажа, с антресолей, доносился мужской голос, он бормотал стихи, как молитву, я не могла разобрать ни слова, как не разбираешь слова в песне, когда не знаешь языка, да и не нужно его знать, для песни – не нужно, и для стихов не нужно, они не затем. Впрочем, я заговариваюсь.

- Поднимитесь, - тихо предложила мне женщина в черном платье (видимо, продавщица, но это слово, продавщица, совершенней к ней не шло).

Я покачала отрицательно головой, постояла, послушала, вышла и направилась в метро. Поехала не в редакцию, а на вокзал, невыносимым показалось оставаться в городе, голова разболелась. Из поезда позвонила Саше и предупредила, что не приеду к ним ночевать. Народу в вагоне было полно, многие сидели, закрыв глаза.