1
Есть темноты сухая жесть.
И ночи иночество есть.
И в необычном сочетанье
Висят на небе гвоздь и звездь.
Но, если ты хотела тайны,
То здесь об этом не прочесть.
2
Смерть именуема – отсюда
и неминуема она.
Когда давали имена
и нарекали времена,
Иуда, увлеченной этно-
культурой взял гитарный риф
столь совершенный и секретный,
что сам поверил в этот миф.
Он взял аккорд – и в мир упрятал,
как пулю раненый зверек.
А сам сказал – я Джимми Хендрикс,
А сам сказал – я Пантократор
И смерть мелодией нарек.
Но ты, когда разводишь хну,
ты слышать можешь тишину.
3
Он выпил. Печень перевернулась
и выпустила поток чернил.
Алкогольный кальмар –
это полный кошмар,
подумал Данилов.
Весь синий, точно небесный свод,
он ждал появления звёздок.
Но черный каркас – искаженный рот,
как есть, состоял из земных загвоздок.
И вечность натягивала в нем пух
подсохшего самогона.
И он потерял интерес и нюх
к промышленности суконной.
4
Зевну я бабочку земную,
как молодые вратари.
коленной чашечки минуя
разрыв мениска изнутри.
Крестообразные. Не связки.
А все завязки вообще
По жизни – ждут своей развязки.
Всего-то нескольких вещей.
Ошибочных нелепых действий.
Потом реакции на них.
И милосердного судейства,
От мертвых бабочек моих.
5
Ни звука. По капле беззвучье скользит,
в молчанье мое совершая транзит.
Накапливаясь, копясь,
со звуконепроницаемым телом
наладив иррациональную связь,
молчание станет всецелым.
Мы вымолкнем вместе в подобной глуши
до нитки, до нотки…
В резиновых шапочках эдак «моржи»
не слышат гудка проплывающей лодки.
6
Когда меня закрыли в бездне,
Я начал развлекаться песней,
Но песня мне не помогла,
Ведь у нее одни крыла,
а надо гусениц железных,
чтоб вынесло из этого котла.
7
Мир тесен настолько, что некуда ногу вжать,
Чтоб не почувствовать чью-то грудную клетку.
Но это не называется обижать.
Ибо мир есть могила общая. Если редко
Думать о том. А если немножко чаще,
Становится холодно от трудов
Находиться в этом хворосте, в этой чаще,
С этой скоростью жизни ненастоящей,
В этом возрасте с тростью из лучших ртов.