СВАДЬБЫ В ТРОИЦУ

 

Я в Троицу едва не опоздал

На поезд свой,

Но где-то в час ворвался на вокзал

И заскочил в вагон полупустой,

Все настежь окна, жарятся мозги,

Нет мыслей, и помчало старика

Мимо задворок, улиц, городов,

Слепящих стекол, залежей трески,

Оттуда, где скрывается река,

Туда, где нет у неба берегов.

 

В жаре такой – Господь не приведи –

Держа на юг,

Плелись и мчались по кривой среди

Богатых ферм, скота в тени лачуг,

Каналов с жирной пеной заводской,

Теплиц, объятых зарослями роз,

Дурмана луговых цветов и трав,

Такая духота, что хоть закрой

До города сырой салфеткой нос,

А вот и он: машины, телеграф.

 

Шум свадеб не смущал души моей,

А шли они

Везде, где мы стояли. Мне милей

Что зреет на свету, а не в тени

Перронов длинных. Я, заслышав гам,

Себе представив грузчиков-рубах,

Зарылся в книгу. Но когда из глаз,

Перрон поехал, я увидел там

Девчушек в платьях и на каблуках,

И все смущенно провожали нас,

 

Как будто и взаправду нам пора

Сказать пока

Прошедшему. Но затхлая дыра –

И я уже смотрю не свысока,

А с любопытством, видя каждый раз 

Отцов – осанка, пиджаки, ремни,

И матерей – оранье, телеса,

Дядья бранятся; и от блеска страз

Не знаешь, а реальны ли они

Невесты, их букеты – чудеса!

 

Но даже свадьбы подошли к концу.

Со всех дворов,

И ресторанов шедшие к венцу

Бегут с  горою свадебных даров,

Садятся в поезд, а внизу родня

Их окружает и бросает вслед

Последние слова и конфетти.

Попутчики не смотрят на меня,

А я глазею: загрустил сосед:

Ему не доведется так цвести.

 

На детских лицах скука и хандра,

Не то у дам –

Те сплетничать могли бы до утра,

А девушки молчат, как будто в храм

Наведались на исповедь. Но вот

Столицу мы увидели вдали.

Окутывая паром тополя,

Наш поезд вздрогнул и прибавил ход,

В окне лежат в строительной пыли

Фундаменты домов. Есть время для 

 

Чего? Разгладить шляпу и вздохнуть:

«Я чуть не сдох»,

Так много свадеб, так недолог путь.

И все глядим в окно, пейзаж неплох –

Градирня мимо, мимо «Одеон»,

Все думают о пище, ни один

Не думает о ближнем, о другом,

Что нас в грядущем не увидит он.

А Лондон, думал я, простолюдин,

Прилегший отдохнуть – цветы кругом.

 

И спальные вагоны за окном,

И что ни стык,

И стены, зарастающие мхом,

Явили правду: город нас настиг.

Быть может, ошибаемся? Но нет,

Пришла пора расстаться навсегда.

В миг торможенья ощущаешь дрожь,

Как если бы на много-много лет

Тебя отсюда унесло туда,

Где ливень стрел перерастает в дождь.

 

 

THE WHITSUN WEDDINGS

 

That Whitsun, I was late getting away:

    Not till about

One-twenty on the sunlit Saturday

Did my three-quarters-empty train pull out,

All windows down, all cushions hot, all sense   

Of being in a hurry gone. We ran

Behind the backs of houses, crossed a street

Of blinding windscreens, smelt the fish-dock; thence   

The river’s level drifting breadth began,

Where sky and Lincolnshire and water meet.

 

All afternoon, through the tall heat that slept   

    For miles inland,

A slow and stopping curve southwards we kept.   

Wide farms went by, short-shadowed cattle, and   

Canals with floatings of industrial froth;   

A hothouse flashed uniquely: hedges dipped   

And rose: and now and then a smell of grass   

Displaced the reek of buttoned carriage-cloth   

Until the next town, new and nondescript,   

Approached with acres of dismantled cars.

 

At first, I didn’t notice what a noise

    The weddings made

Each station that we stopped at: sun destroys   

The interest of what’s happening in the shade,

And down the long cool platforms whoops and skirls   

I took for porters larking with the mails,   

And went on reading. Once we started, though,   

We passed them, grinning and pomaded, girls   

In parodies of fashion, heels and veils,   

All posed irresolutely, watching us go,

 

As if out on the end of an event

    Waving goodbye

To something that survived it. Struck, I leant   

More promptly out next time, more curiously,   

And saw it all again in different terms:   

The fathers with broad belts under their suits   

And seamy foreheads; mothers loud and fat;   

An uncle shouting smut; and then the perms,   

The nylon gloves and jewellery-substitutes,   

The lemons, mauves, and olive-ochres that

 

Marked off the girls unreally from the rest.   

    Yes, from cafés

And banquet-halls up yards, and bunting-dressed   

Coach-party annexes, the wedding-days   

Were coming to an end. All down the line

Fresh couples climbed aboard: the rest stood round;

The last confetti and advice were thrown,

And, as we moved, each face seemed to define   

Just what it saw departing: children frowned   

At something dull; fathers had never known

 

Success so huge and wholly farcical;

    The women shared

The secret like a happy funeral;

While girls, gripping their handbags tighter, stared   

At a religious wounding. Free at last,

And loaded with the sum of all they saw,

We hurried towards London, shuffling gouts of steam.   

Now fields were building-plots, and poplars cast   

Long shadows over major roads, and for

Some fifty minutes, that in time would seem

 

Just long enough to settle hats and say

    I nearly died, 

A dozen marriages got under way.

They watched the landscape, sitting side by side

– An Odeon went past, a cooling tower,   

And someone running up to bowl – and none   

Thought of the others they would never meet   

Or how their lives would all contain this hour.   

I thought of London spread out in the sun,   

Its postal districts packed like squares of wheat:

 

There we were aimed. And as we raced across   

    Bright knots of rail

Past standing Pullmans, walls of blackened moss   

Came close, and it was nearly done, this frail   

Travelling coincidence; and what it held   

Stood ready to be loosed with all the power   

That being changed can give. We slowed again,

And as the tightened brakes took hold, there swelled

A sense of falling, like an arrow-shower   

Sent out of sight, somewhere becoming rain.

 

 

УТРЕННЯЯ ПЕСНЯ

 

Работаю весь день, до ночи пью.

Проснувшись до зари, лежу в постели,

И вглядываясь в темноту ничью,

Я вижу все, как есть на самом деле:

Смерть неустанно движется ко мне,

Сводя на нет все мысли в тишине,

Но как и где я должен умереть?

Пустой вопрос, но ужас перед тем,

Что быть и мне ничем,

Не покидает, не покинет впредь.

 

Передо мною мельтешат года.

Хорошее не сделано, плохое

Исправлено не будет никогда,

Но жизнь, не оставляй меня в покое,

Ведь если здесь прервется череда

Событий, там не будет ни черта. 

Веди себя нахальней, будь черствей,

Но только будь и волю дай стихам,

А быть ни здесь, ни там –

Нет ничего ужасней и честней.

 

Сколь необычен и сколь честен страх.

Не век, не два церковники корпели,

Рассказывая нам о чудесах,

Бессмертии, душе – и плешь проели.

Мол, нечего бояться, если мы

Не видели, не знаем этой тьмы.

Но это ведь и страшно – там черно,

Ни запаха, ни звука и ни взгляда,

Ни рая и ни ада,

Анестезия, больше ничего. 

 

Одно лишь это охлаждает пыл

И замедляет ход вещей донельзя,

Но что б ни делал, как бы ты ни жил,

Случится это, так что не надейся,

В горниле страха нас сожжет оно.

Любил друзей? Вино? Но все равно.

Отвага ни к чему: как ни храбрись,

Других не уберечь от мерзких мыслей,

Что свидишься и ты с ней,

Что смерть не кошка, ей не скажешь "брысь".

 

Свет нарастает, можно и уснуть,

В устройстве жизни больше нет секрета,

Нет выбора, но есть заветный путь,

И он в другую сторону от света.

Все телефоны скоро зазвонят

И менеджеры полетят назад

Потеть и чахнуть над своим добром.

Нет солнца в вышине, мертва природа.

Не ждет работа.

И почтальон, как врач, заходит в дом.

 

AUBADE

 

I work all day, and get half-drunk at night.   

Waking at four to soundless dark, I stare.   

In time the curtain-edges will grow light.   

Till then I see what’s really always there:   

Unresting death, a whole day nearer now,   

Making all thought impossible but how   

And where and when I shall myself die.   

Arid interrogation: yet the dread

Of dying, and being dead,

Flashes afresh to hold and horrify.

 

The mind blanks at the glare. Not in remorse   

– The good not done, the love not given, time   

Torn off unused – nor wretchedly because   

An only life can take so long to climb

Clear of its wrong beginnings, and may never;   

But at the total emptiness for ever,

The sure extinction that we travel to

And shall be lost in always. Not to be here,   

Not to be anywhere,

And soon; nothing more terrible, nothing more true.

 

This is a special way of being afraid

No trick dispels. Religion used to try,

That vast moth-eaten musical brocade

Created to pretend we never die,

And specious stuff that says No rational being 

Can fear a thing it will not feel, not seeing

That this is what we fear – no sight, no sound,   

No touch or taste or smell, nothing to think with,   

Nothing to love or link with,

The anaesthetic from which none come round.

 

And so it stays just on the edge of vision,   

A small unfocused blur, a standing chill   

That slows each impulse down to indecision.   

Most things may never happen: this one will,   

And realisation of it rages out

In furnace-fear when we are caught without   

People or drink. Courage is no good:

It means not scaring others. Being brave   

Lets no one off the grave.

Death is no different whined at than withstood.

 

Slowly light strengthens, and the room takes shape.   

It stands plain as a wardrobe, what we know,   

Have always known, know that we can’t escape,   

Yet can’t accept. One side will have to go.

Meanwhile telephones crouch, getting ready to ring   

In locked-up offices, and all the uncaring

Intricate rented world begins to rouse.

The sky is white as clay, with no sun.

Work has to be done.

Postmen like doctors go from house to house.