Пример

Prev Next
.
.

Александр Марков

  • Главная
    Главная Страница отображения всех блогов сайта
  • Категории
    Категории Страница отображения списка категорий системы блогов сайта.
  • Теги
    Теги Отображает список тегов, которые были использованы в блоге
  • Блоггеры
    Блоггеры Список лучших блоггеров сайта.

Аристотель. Метафизика. Книга Н (8)

Добавлено : Дата: в разделе: Без категории

От переводчика. Временами перевожу Аристотеля, потому что глохну от того, что в русском переводе он ничего мне не говорит. Читая Фому Аквинского или Канта, Гуссерля или Деррида, я вижу, как много Аристотель должен сказать важного, что если он заговорит, то не наговорится как экскурсовод по метафизическим областям. Было бы ошибкой пытаться в переводе "разговорить" Аристотеля, напротив, лучший перевод -- это перевод, следящий за тем, какие поводы есть к разговору, а какие -- нет.

В этом переводе, заведомо экспериментальном, не найдете привычных понятий -- логос я всегда перевожу как "формула", усию как "существование", и редко как "сущность" (вспоминая про миг, кольцо или поруку существования в русской поэзии), "то ти эн ейнай" -- как "самую суть" или "само по сути", а энтелехию -- как "само событие" или "сбывшееся", генезис -- как "производство", динамис -- как "возможность" или иногда даже как "утайку" и "динамику", а энергию -- как "дело" и "на деле". Что делать, если "вещество существования" А. Платонова -- это по-русски, а все эти "что как" и "что где" перевода Кубицкого -- не по-русски. В синтаксисе пришлось, из-за отсутствия диапазонов частиц в русском языке, как бы смотреть на фразу с разных сторон, и наконец видеть, как она неожиданно "встаёт" в перевод. Не исключаю, что такой Аристотель не понравится, что ж, все могут читать в английском переводе или в переводе Кубицкого, я свой не навязываю. Цель моего перевода -- помочь нам всем лучше и поэтичнее существовать. 

 

Сказанное позволяет уточнить формулировки и подвести итоги главы.

Мы говорили, что при исследовании сущностей нужно обращать внимание на причины, начала и элементы. Среди этих сущностей некоторые признаются всеми, а отдельные сущности признаны только частично. Все признают физические сущности, как огонь, землю, воду и воздух и прочие простые тела; также все признают  живых существ, и что живые существа состоят из частей; наконец, все признают существование неба, и что небо делится на части. Некоторые также признают существование идей и математических явлений.

Мы смогли сформулировать, что существуют и такие сущности, как самая суть вещей и как стоящий за вещами субъект. Говорят также, что род существеннее идей-видов, а всеобщее – отдельных вещей. Но тогда приходится наряду со всеобщим и родом признавать идеи, – потому что все эти три вещи будут сущностями по одной и той же формуле. Так как самая суть вещей – это сущность, и формула ее и есть ее определение, – то что содержится в определении ее, то содержится и в ней самой. И раз определение – формула, а формула состоит из частей, то нужно рассматривать все эти части, какие части составляют сущность, а какие не могут составить сущность; иначе говоря, какие входят в определение, а какие не входят. Мы убедились, что ни всеобщее, ни родовая принадлежность – не сущности, а об идеях и математических явлениях подумаем потом. Некоторые говорят, что это сущности, но не чувственные сущности.

Теперь приступим к признанным сущностям. Все признают существование чувственных сущностей, а любая чувственная сущность имеет материальный носитель. Субъект – это тоже сущность, включающая как материю (материя еще не стала вещью на деле, но всегда успеет стать вещью), так и формулу и форму, которая своей вещественностью обособляется от формулы, а также соединение материи и формы, из-за чего она появляется и исчезает, и наконец, способность быть просто и отдельно, которую формула может дать, а может не дать.

Очевидно, что материя – это тоже сущность. Несмотря на все переходы в противоположное состояние, за этими переменами стоит самостоятельная сущность. При перемене мест, остается то бытие, которое сейчас здесь, а завтра там. При росте есть бытие, которое сейчас такого размера, а потом больше или меньше. При измене себе бытие сейчас здравое, а после изможденное. Даже если сущность меняется, то что-то стоит и за ее возникновением, и за ее концом: просто это будет тогда субъект присутствия, а после субъект отсутствия. За изменением сущности следуют и прочие перемены; а если просто происходит одна или две перемены, прочее не торопится меняться. Скажем, материя изменила место, но за этим не следует, что она возникла или кончилась. В книгах по Физике мы говорили, в чём различие между простым возникновением и сложным возникновением.

Все признают, что субъект и материя – сущности, хотя еще и не на деле. Поэтому нужно сказать, как чувственно воспринимаемые вещи существуют, проявляясь на деле.

Демокрит, видимо, догадался о трех различиях: у него стоящее за всем тело – материя – одно и тождественно себе, а различаются вещи либо ритмом (наличной формой), либо обращением (местом), либо смежностью (порядком расположения). Но ясно, что различий гораздо больше. Некоторые вещи мы называем по особенностям соединения материи: бывает слияние, как в медовухе, бывает связь, как в пучке, бывает склейка, как в книге, можно соединять гвоздями, например, сундук, и т.д. Некоторые вещи различаются только положением, как порог и притолока – разница только в какой они части дома. Некоторые – по времени, как завтрак и ужин. Некоторые – по месту, как разные ветра. Некоторые – по воздействию на наши чувства: жесткое и мягкое, густое и разреженное, сухое и влажное. Некоторые вещи различны по отдельным из названных признаков, а некоторые – по всем признакам; и бывает, что в одной вещи этого признака больше, а в другой меньше. Отсюда очевидно, что и о бытии вещей говорится в огромном количестве смыслов. Можно сказать, что порог «есть», потому что положен снизу, и тогда для порога «быть» это и значит лежать внизу. А «быть» льдом – это быть вот таким замерзшим.

У некоторых вещей в бытии сошлись все эти определенности: в них и смешение, и слияние, и связь, и густота. Можно найти и другие различия, скажем, выделяя руку или ногу. Поэтому сначала сведем различия к родам различий, потому что без этих родов никакое бытие у нас не начнется. Таковы различия «больше-меньше», «гуще-жиже» и другие такие же, работающие на увеличение или уменьшение. Если что-то отличается формой, которая может быть гладкой или шершавой, то это различие в конце концов между прямой и изгибом. У таких вещей бытие всегда смешанное, уберем смешение – исчезнут сами вещи.

Из этого очевидно, что если существование – причина бытия всякой вещи, то среди всех отличительных особенностей каждой вещи и нужно искать эту причину бытия. Конечно, существование не сводится ни к различиям, ни к парным свойствам, но только к пропорциональному их сочетанию. Скажем, мы не можем понять, как в материи возникает существование, пока не увидим материю в действии. Только смотря на действие, мы определимся с существованием. 

Скажем, надо определить, что такое порог. Мы скажем, что вот там положена вещь из дерева или камня. Или что такое дом – скажем, что здесь стоит и состоит из кирпича и дерева. Для некоторых вещей надо указать также предназначение. Или что такое лед – это застывшая или сгустившаяся здесь вода. Или что такое гамма – это смесь мажора и минора. Так же нужно определять и все прочие вещи.

Итак, очевидно, что различная материя различается на деле и требует различной формулы. Для одних вещей формулой будет разложение на части, для других – смещение частей, и всё, что мы говорили. Если кто скажет, что дом – это просто камни, кирпичи и дерево, то он определит только возможность дома, ограничившись материей, а если сказать, что дом позволяет держать вещи под крышей, и лицам («телам») укрываться под крышей, или еще что доскажем, то показываем, как оно на деле. А можно из материи и дела составить третье определение, двойного их существования. Мы догадываемся, что отличая вещь от других, мы создаем формулу ее видовой принадлежности и проявлений на деле, а указывая на внутреннее содержание вещи, мы занимаемся ее материей.

Так выглядят и определения Архита: они и про материю, и про проявление на деле. Скажем, что такое безветрие? Спокойствие воздушной массы. Воздух –материя, а дело ее и существование ее – покой. Что такое штиль? Ровно легшее море. За этим определением стоит материя моря, а ровная поверхность бывает всегда на деле и оказывается ее формой. Очевидно из сказанного, какое существование и как открывается нашим чувствам. Мы видим его то как материю, то как форму и действие, то как итог их сложения.

Следует твердо знать, что иногда путаются, что означает имя – сложную сущность, или дело и форму. Скажем, «дом» – это общее обозначение для крыши, положенной на кирпичах и камнях? Или это описывается дело и видовая принадлежность: крыша как то, чем вещи накрыты? Или линия, это «два уходящие в длину конца» или «о двух концах»? И живое существо, это «душа в теле» или «одушевленное»? Ведь душа – это существование тела на деле.

Живое существо определяется и по видовой принадлежности, и в деле: не потому, что всё это вписывается в одну формулу, но потому что относится к одному предмету. Бывает, что видовая принадлежность и дело расходятся, но это ничего не значит при исследовании чувственной сущности: ведь самая суть и отражается в видовой принадлежности, и проявляется на деле. Всё равно сказать «душа» и «бытие души», но не всё равно сказать «человек» и «человеческая жизнь», разве что мы будем называть человеком только человеческую душу, но это не всегда уместно.

Исследование показало, что нельзя сказать «слог состоит из букв («элементов») и связей» или «дом состоит из кирпичей и состава». Действительно, от того, что мы соединяем или смешиваем вещи, мы не получаем соединения или смешения вообще, как такового. Так всегда: если мы определяем порог по его месту, то от этого не начинает существовать «место порога», но есть только порог, который стоит на своем месте.

Также нельзя определять человека как «двуногое живое существо», но найти еще что-то для определения. Если это будет материальный носитель, то это должен быть не элемент и не производное от элемента, но само существование. А иначе у нас останется только материя; но раз причина, по которой человек стал человеком, и есть сущность человека, то можно определять человека, а не существование человека.

Ведь если мы определяем не вещь, а существование, то существование будет вечным или возникающим и тленным. Но само по себе существование не может возникать или уничтожаться, а только вещь. В другом месте мы доказали и объявили, что невозможно сочинить или произвести видовую принадлежность, но можно сочинить вещь или произвести вещь от другой вещи. Мы еще не выяснили, можно ли обособить существование от тленной вещи. Очевидно только, что есть вещи, которые обособления своей сущности не допускают. Таковы все составные вещи, как любой дом или любой инструмент.

Получается, нельзя говорить о существенном существовании ни домов с инструментами, ни всего, что не природа составила. А лучше признавать природу существованием (сущностью) всех подверженных распаду вещей.

Отсюда последователи Антисфена и другие малообразованные люди зашли в тупик и тупят, не без повода, конечно, отказываясь определять, что есть что. Они говорят, что определять вещи – громоздкое занятие. Они говорят, что можно только показать и научить, какой бывает вещь: например, нельзя сказать, что такое серебро, но можно сказать, что оно блестит как олово. Мы скажем, что для сущности вещи есть определение и есть формула, если она состоит из частей; независимо от того, доступна ли она чувствам или только уму. А первые начала определить нельзя, потому что определяющая формула всегда соотносит равные вещи, разлагая их на материю и форму.

Очевидно, что если мы сведем существования к числовым параметрам, то это потому, что в них всё можно посчитать, а не потому, что, как некоторые говорят, вещи – это единицы. Определяя, мы проводим подсчеты, смотря, что в определении делится, а что не делится, чтобы не множить формулы до бесконечности, а получить числа. Как если от числа отнять или прибавить часть, это уже будет другое число, даже если отнимаем и прибавляем наименьшее значение. Так же точно определение вещи и самая ее суть изменятся, если хоть какую-то часть отнять или прибавить.

Поэтому число должно срабатывать как именно это число, а те философы не могу сказать, какая часть делает число этим числом. Нам же нужно единство, а не нагромождение признаков, а для этого нужно уметь вычислить, когда признаки мы смогли объять одним числом. Определение тоже должно быть одним, но эти философы не могут даже с этим справиться. Иначе и быть не могло: мы получаем сущность, когда мы получили формулу. Мы получаем числовое выражение вещи не потому, что сама вещь – это единица или точка, но потому, что сама живет и сама знает свою природу. Как число есть число, а не «большее» или «меньшее», так и существование не может довольствоваться только видовой принадлежностью, а исходит из материи.

Итак, мы разобрались с появлением и гибелью существований, что возможно, а что невозможно, и как сущность возводить к числу.

О материальном существовании прежде всего нужно знать, что даже если в начале было только одно начало или один набор начал, и даже если мы будем считать, что одна и та же материя всё производит, всё равно у каждой вещи окажется знакомая именно ей материя. Скажем, слизь восходит к сладкой и жирной пище, а желчь – к горькой, и т.д. Но может быть, вся пища – это одна материя. Но точно мы встречаем много материй, когда материя – материя для материи. Например, слизь восходит к сладкой и жирной пище, а жирной пищей становится та пища, которая сладкая; и желчь тоже чем-то становится, если ее вернуть к ее истоку. Одно становится другим или когда уходит прочь, или когда возвращается к истоку.

Но также из одной материи можно произвести разные вещи, привнеся движение: из дерева можно сделать и сундук, и кровать. А можно по различию вещей догадаться о различии материй: не делают пилу из дерева, как ни бейся – ни из шерсти, ни из дерева пила не получается. А если одну вещь можно сделать из разных материй, то значит, для разных материй будет употребляться разное искусство, которое и будет стоять при начале изменений. А если и материя другая, и изменение, то и возникнет что-то совсем другое.

Если мы ищем причину вещи, то так как слово «причина» имеет много значений, то лучше назвать все предполагаемые причины этой вещи. Например, какова материальная причина человека? Месячные циклы. А какова движущая причина? Сперма. А какова видовая причина? Самая суть его бытия. А какова целевая причина? Итог его жизни, хотя возможно «цель» и «итог» значат одно и то же.

Нужно называть ближайшие причины вещей. Что такое материя? Не надо говорить, что огонь или земля; но что это –  материя данной вещи. Если мы говорим о вещах, созданных природой, следует предпочитать самые простые объяснения, какие это причины, сколько их, и почему мы именно их распознали.

А для существований природных, но вечных, формула другая. Некоторые из них могут не иметь материи, или же их материя будет сводиться только к перемещению с места на место. Если вещь от природы, но нельзя сказать, что она существует, то тогда у нее нет материи, а просто за ней стоит некоторая сущность. Так происходит при затмении: затмение не существует, а просто луна что-то претерпевает. А почему свет изменился и исчез? Земля вмешалась. А целевая причина затмения какая? Догадываюсь, что ее просто нет. А видовая причина – это сама формула затмения, которая не очевидна, пока мы не знаем, зачем и почему бывают затмения. 

Мы определяем, что такое затмение, и говорим, что это обессвечивание. А если мы прибавим «из-за вмешательства земли», то в формуле появится причина. А когда мы говорим о сне, то не видим, что в первую очередь спит сном. Допустим, живое существо спит. Но когда живое существо засыпает, что в нём начинает спать? Сердце или что-то иное? И что воздействует тогда на сердце, что оно начинает спать? И как можно погрузиться в сон только сердцем, а не всецело? Можно ли сказать, что сон – это неподвижность? Да. Но тогда что приводит в действие эту неподвижность?

Затем, некоторые вещи не возникают и не исчезают, как скажем, точки, если можно вообще говорить о них как о существованиях, и вообще виды. Не бывает просто белого, бывает белое дерево, про которое мы можем сказать, что это и откуда. И не все противоположности возникают друг от друга: одно дело – получить белого человека из черного человека, а другое дело – белый цвет из черного цвета. И материя есть не у всякой вещи, но только у произведенных вещей, способных превращаться в другие вещи. А если вещь может исчезнуть, не превратившись при этом во что-то другое, то материи этой вещи нет.

Мы в тупике: а можно ли найти противоположные материи? Например, тело бывает здоровым, здоровью противоположно болезнь, – и можно ли сказать, что тело бывает точно так же больным? Можно ли сказать, что вода может стать вином, а может стать уксусом? Или здоровье и вино – это действительные виды вещей, а болезнь и уксус – враждебное природе разрушение вещей? Тупик здесь в том, что вино – не материя уксуса и даже не возможность уксуса, хотя уксус и получается из вина, иначе можно было бы сказать, что если живой может умереть, то жизнь – материальное содержание смерти.

Или же разрушение – это свойство существования, а не существование, а материя жизни, подвергаясь разрушению, становится не только материей смерти, но и возможностью смерти? Также и вода после не просто изменения, но и разрушения становится уксусом; так и ночь сменяет день, и отменяя его, и продолжая его. Поэтому если что-то превращается в свою противоположность, нужно сразу идти к материи всех этих возможностей превращения: для мертвого существа этим будет не живое существо, но сама живая материя, и для уксуса – не вино, но вода.

Также мы встаем в тупик перед определениями и исчислениями, потому что не можем понять, почему разные параметры относятся к одной вещи. Вещь состоит из нескольких частей, но они не сложены грудой, но они соединяются в целое, существующее помимо частей. Но какова причина существования этого целого? В некоторых телах целое получается, когда мы вещь собрали, в других – когда вещь склеили, или как-то еще с ней обошлись. А определение становится единой формулой вещи не потому, что в нем есть связность, как в Илиаде, но потому что оно относится к одной вещи.

Что делает человека единым, и почему человек – это единица, а не множество, состоящее из «живого существа» и «двуногого»? Тем более, некоторые считают, что существует «живое существо» вообще и «двуногое» вообще. Но эти два существования – еще не человек, и вряд ли можно считать, что человек не остается человеком, но принадлежит к «живым существам» и принадлежит к «двуногим», так что на самом деле человек – это два человека, «живое существо» и «двуногое».

Очевидно, что если исходить из логики определений, то невозможно дать себе отчет и выйти из тупика. Но если мы, как и раньше, будем различать материю и форму, и будем различать возможность и проявление на деле, то все тупики исчезнут, будто их и не было. Конечно, мы зайдем в тупик, если будем определять панцирь как изогнутую медь. Конечно, такое обозначение делает из именований формулу, заставляющую задуматься, почему изгиб и медь образуют нечто одно. Но нет никакого тупика, если мы знаем, что изгиб – форма, а медь – материя.

А какова причина возникновения и производства вещей, когда возможность проявляется на деле? Нет никакой другой причины для того, чтобы возможный шар стал действительным шаром, кроме того, что самая суть шара всегда та же. А материя меняется: в возможности она доступна только уму, а на деле доступна и чувству. Если мы определяем саму формулу, нужно уже различать материю и действительность и определять круг как фигуру на плоскости.

А если вещь не имеет ни доступной уму, ни доступной чувству материи, то она всегда имеет только какой-то один параметр: место, качество или количество. Определяя такие вещи, мы не будем говорить ни о существовании, ни о единстве, но только, что в самой сути своей эти вещи существуют только как единицы. А если самая суть этой вещи в том, что она существует как единица, то нет никакой другой причины ее единства, кроме ее существования в качестве данной вещи. Любая такая вещь и существует, и едина не потому, что она принадлежит к такому роду как бытие и к такому роду как единство, но потому что ее существование может состояться только как что-то одно.

 

Некоторые пытаются выйти из тупика, вводя слова «причастность», но при этом сами не знают, как получить причастность и как ей пользоваться. Некоторые говорят о сосуществовании, скажем, Ликофрон определяет науку как сосуществование знания и души. Некоторые говорят о союзе или связи, определяя жизнь как связанность души с телом. Но плохо, что тогда одна и та же формула годится для любых вещей: можно сказать, что здоровая жизнь – это и сосуществование, и связь, и соединение здоровья и души, и что медный треугольник – союз меди и треугольника, и что белый цвет – соединение явленности и белизны. Такие философы пытаются найти объединяющую формулу и признак различия для возможности и для сбывшегося. Но как мы уже говорили, материя в конце концов совпадает с формой просто потому, что материя – возможность вещи, а форма – ее же действительность. Поэтому всё равно ли, спрашивать о причине вещи или о причине ее единства: если у нас есть вещь, то она будет вещью и в возможности и в действительности; и единственной причиной такого единства будет само ее движение от возможности к проявлению на деле. А где нет материи, там есть только простейшая единичность.