Пример

Prev Next
.
.

Александр Марков

  • Главная
    Главная Страница отображения всех блогов сайта
  • Категории
    Категории Страница отображения списка категорий системы блогов сайта.
  • Теги
    Теги Отображает список тегов, которые были использованы в блоге
  • Блоггеры
    Блоггеры Список лучших блоггеров сайта.

Аристотель. Метафизика. Книга I (10), 6--7; Книга М (13), 1--2

Добавлено : Дата: в разделе: Без категории

Из книги I (10)

6

Близко к описанному и изречение Протагора, который говорил, что человек есть мера всех вещей. Он сказал лишь, что несомненно только то, что в людском мнении. Но если так, то одно и то же есть и не есть, плохо – это хорошо, и противоположные высказывания совпадают. Ведь часто одному одно представляется правильным, другое другому, и тогда что каждому представилось – то и мера. 

Эта трудность решается при обзоре источника такого предположения. Похоже, что некоторые восприняли его из позиции физиологов, а некоторые из того, что не бывает одного знания как узнавания вещей у всех: одним кажется это сладким, а другим напротив. 

Общий догмат почти всех, писавших «О природе», что ничто ничего не производит, а сущее все производит. Но если белое не может «стать белым», то «стать белым» можно из не-белого, но чтобы бытие не возникало из небытия, нужно признать, что небытие тождественно бытию. 

Но этот тупик нетрудно преодолеть: в самих книгах «О природе» сказано, что вещи возникают в некотором смысле из небытия, а в некотором смысле из бытия. 

К тому же легкомыслие внимать мнениям и грезам тех, кто ни о чём не могут договориться. Очевидно же, что обязательно многие из них ошибаются. 

Их ошибка очевидна даже из происходящего в чувстве. Никогда одна и та же вещь не представится одним сладкой, а другим – напротив, (1063а) если только у одних не разрушен и не поврежден орган чувства – орган суждения о воспринимаемых соках. Если одна вещь кажется разным людям разной, то одни люди – мера вещей, а другие – не мера вещей. То же самое скажу и о добре и зле, правильности и уродстве и т.п. Считать что одно и то же разное, это всё равно как люди подносят палец к глазам и видят два пальца, но это не значит, что один палец это два пальца, но только то, что если бы не менялся наш взгляд, мы бы видели только один палец. 

Из переменчивости здешних представлений и отсутствия постоянства в вещах никуда не годится судить об истине. Если мы ведем охоту на истину, мы должны исходить из вещей, верных себе, а не придумывающих себе изменения. Таковы вещи в космосе: не так что они сейчас кажутся такими, а потом совсем другими, но они всегда одни и те же и не приобщаются никакой переменчивости. 

Если есть движение и движущееся, то движение откуда-то исходит и к чему-то приходит. Итак, движущееся должно быть в том, откуда двигается и уже не быть в нем – и двигаться туда, но там и быть. И то, и другое истинно, но это не значит, что все всегда правы и противоречий нет. 

Из того, что здесь всегда изменяются и перемещаются количества, и поэтому истинное утверждение может оказаться неистинным, не следует, что всё время меняются качества.  Думается, что считающие истинными обе части противоречия, основываются на том, что тела всё время меняются количественно: одно и то же тело и четыре локтя длиной, и уже не четыре локтя. Но существование всегда качественно, потому что определенность природы качественна, а это количество может относиться к чему угодно. 

Затем, почему они подчиняются врачу, когда он прописывает питаться такой-то пищей. Ведь эта пища может стать не-пищей, да и есть ее может оказаться всё равно что не есть. Но они убеждены в истине этой пищи, и существом своим повинуются требованию есть эту пищу. Так бы они не должны были делать, если бы не было природы в чувственном употреблении, которая устойчива до твердости, пусть даже всё движется и переменяется.  

Еще, если мы все время меняемся и никогда не остаемся теми же, то не будем удивляться, если вещи нам все покажутся не такими, как больным всё кажется не тем. (1063б) Так как болезнь – это совсем не здоровое состояние, то и чувства видят всё не как надо, хотя сами чувственные вещи не начинают участвовать ни в каких превращениях. Просто у больных они создают другие чувства, не эти. Тогда наши перемены неизбежно придется признать болезненными. А если мы не меняемся, не болеем, но держим себя в руках, то и вещи остаются собой. 

Ест те, кто любит просто спорить о словах. Их недоумения разрешить трудно, потому что в споре можно опираться только на то, что не сводится к словам. Только так можно что-то формулировать и доказывать, а если ни на что не опираться, то ни разговора не получается и даже слов не получается. С такими людьми не договоришься. А если люди заходят в тупик, когда следуют философскому преданию, то им легко дать ответ и разрешить все их недоумения. Из сказанного ясно. 

Из этого очевидно, что невозможно, чтобы противоречащие утверждения об одном были истинны одновременно. Равно не могут быть истинны противоположные вещи, потому что противоположность образуется отрицанием. Это очевидно, если разбирать формулировки противоположностей, добираясь до начального противопоставления. 

Точно так же нельзя усреднять суждения об одном и том же. Если предмет разговора бел, то сказав, что он «не черен и не бел», мы солжём. Тогда получится, что он и бел и не бел, и только одно из утверждений в этом сплетении слов будет истинным, а другое будет означать противоположность белому. 

По Гераклиту, как и по Анаксагору, мы вообще не способны говорить правду, потому что тогда одна вещь будет отнесена к противоположным разрядам. Когда этот философ говорит, что во всём есть частица всего, он считай говорит, что всё и сладкое и горькое, и вообще никаких противоположностей не будет, но во всём заявит себя всё не только в возможности, но и в действительности и членораздельно. 

Точно так же все высказывания не могут быть ложными и все не могут быть истинными, потому что если так утверждать, наши рассуждения станут невыносимыми. Да и если все высказывания ложны, то лжет и тот, кто это говорит, а если все высказывания истинны, то и утверждение, что все высказывания ложные, будет истинным. 

 

7

Всякая наука ищет начала и причины всего, что хочет знать. (1064а) Такова и медицина, и спорт, и прочие поэтические и математические науки. Каждая из них, вписанная в какой-то род вещей, с ним имеет дело как с заявленным и существующим, но не как с существующим как таковым – для этого есть другая наука чем эти науки. Каждая из перечисленных наук, подходя к бытности каждого рода, пытается доказать всё прочее для этого рода, мягко или жестко. 

Воспринимают бытность вещей науки либо благодаря чувству, либо благодаря гипотезам. Всё это наведение на истину, а доказать сущность и бытие вещей нельзя. 

Так как наука о природе есть, очевидно, что такая наука другая, чем деятельные или поэтические науки. В поэтической науке началом движения признается поэт, а не поэзия, и как динамика рассматривается само искусство или что-то еще. В деятельной науке движение тоже скорее видят не в деле, а в деятелях. А вот физика, наука о природе, изучает вещи, полагающие в самих себе начало движения. 

Итак, стало очевидно, что наука физика неизбежно не деятельная и не поэтическая. К какому-то роду она непременно относится. А так как каждой науке полагается знать бытование своих вещей и опираться на него как на принцип, то не нужно забывать, как в физике даются определения и в каком смысле принимается формулировка сущности, как «курносое» или «изогнутое». Формула «курносое» образована с учетом материи вещи, а формула «изогнутое» без учета материи. Курносым бывает нос, и это входит в определение – что курнос изогнутый нос. Очевидно, что мясо, глаз и другие материальные части тела надо всегда определять вместе с материей. 

А так как есть некоторая наука о сущем как существующем отдельно, то посмотрим, можно ли считать такой наукой физику, или это скорее другая наука. 

Физика занимается вещами, начинающими движение с самих себя. А математика – теоретическая наука о постоянном, но не обособленном. Значит, обособленным неподвижным должна заниматься иная наука чем эти две, если только такая сущность может быть заявлена, обособленная и неподвижная, -- что мы и сейчас попробуем доказать. Если есть таковая природа среди сущего, то именно в ней обретается Божество, как первое главенствующее начало. 

(1064б) Очевидно, что есть три рода теоретических наук: физика, математика, богословие. Род теоретических наук самый лучший, и из них лучше всех последняя наука, посвященная самому почитаемому из существующего; а благородство науки определяется предметом ее знания. 

Здесь кто-нибудь станет в тупик, нужно ли науку о сущем полагать всеобщей наукой или нет. Так, каждая из математических наук занимается каким-то одним родом, но всеобщая математика занимается всеми родами. Если природные сущности первые среди сущностей, то физика должна быть первой наукой. А если есть другая природа как сущность отдельная и неподвижная, то неизбежно, что наука о ней будет первее физики и первой всеобщей наукой.  

 

 

 

Из книги М (13)

1

(1076а) В чём сущность чувственных вещей, мы сказали в курсе физики, когда говорили о материи, а потом -- о действительных проявлениях сущности. Но сейчас мы думаем, существует ли кроме чувственных сущностей неподвижная вечная сущность, или нет; и если она есть, то что она такое. Прежде всего, следует просмотреть всё сказанное другими, чтобы если они делают ошибки, мы бы не повторили те же ошибки. А если какой-то догмат у нас с ними общий, то и тогда мы бы не сердились на них: нужно ценить не только когда кто-то говорит лучше нас, но и когда не хуже нас. 

Есть два мнения о вечных сущностях: некоторые считают ими математические вещи – числа, линии и всё родственное, а также идеи. Но одни считают, что идеи и математические числа – два рода, другие – что у них одна природа, еще некоторые – что вечны только математические сущности. 

Начнем наше рассмотрение с математических вещей, не навязывая им никакой природы, скажем, идеи они или нет, начала и сущности существующего или нет. Будем только говорить, существуют ли они или нет как математические вещи; и если да, то как. Затем уже отдельно поговорим об идеях, простыми словами и просто чтобы воздать им должное: мы и так много об этом вещали в публичных выступлениях. Наконец, рассмотрение нужно будет расширить, чтобы обозреть: сущности и начала – числа и идеи существующего, или нет?  Это и будет третий осмотр, сразу после идей. 

Если математические вещи существуют, то неизбежно они будут либо относиться к чувственным вещам, как некоторые и говорят, либо будут отдельно от чувственных вещей, как тоже некоторые говорят. А если не то не другое, то их либо нет, либо оникак-то иначе есть. И тогда мы уже будем спорить не об их бытии, но о способе бытия.

2

Что математические вещи не могут относиться к чувственным вещам, и что такое может быть разве в выдумке, мы об этом говорили при разрешении отдельных недоумений, как «два тела не могут быть одновременно на одном месте» (1076б). И тогда по той же формуле и другие возможности и природы относились бы к чувственным вещам, и ни одну из них тогда нельзя было бы выделить.  

Об этом мы уже говорили. Но к тому же очевидно, что тогда бы тела не делились: ведь деление – это деление на плоскости, плоскости на линии, а линии на точки. Если всё это чувственные тела, то точка не делится, но и линия тогда как тоже чувственное тело тоже не делится и т.д. Не важно, сами ли вещи были бы такими чувственными математическими сущностями, или в них были бы математические сущности: всё было бы едино: делимость математических сущностей была бы в зависимости от делимости чувственных сущностей, и они бы все перестали делиться. Так что если мы делим, то делим не чувственные сущности. 

Также такие природы не могут быть обособлены. Если мы допустим, что объемы существуют отдельно от чувственных вещей и предшествуют чувственным вещам, то очевидно, что и плоскости должны быть отдельно, и линии, и точки – по той же формуле. Но если объему предшествуют плоскости, линии и точки, то получается, что отдельному объему будут предшествовать другие отдельные плоскости, линии и точки. Всегда ведь простое предшествует составному. Если внечувственные тела предшествут чувственным, то по той же формуле плоскостям в этих неподвижных внечувственных объемах будут предшествовать отдельные плоскости, и тогда одни и те же плоскости окажутся и вместе с математическими объемами, и прежде математических объемов. 

Кроме того, у всех таких плоскостей будут линии, и тоже придется, что им будут предшествовать другие линии и точки, по той же формуле, а этим предшествующим линиям будут предшествовать другие точки, а точкам точки уже не будут предшестовать. Получилась какая-то нелепая куча. Объемы кроме чувственных только одного вида, а плоскостей уже три вида: плоскость чувственного объема, плоскость математического объема, плоскость предшествующая созданию математического объема. А линий уже четыре вида, а плоскостей пять видов. И тогда чем именно будут заниматься математические науки? Конечно, не плоскостями, линиями и точками в объемном неподвижном теле: ведь наука всегда занимается предшествующим, а не последующим. 

Та же формулировка распространится и на числа: кроме точек всех видов будут и разных видов единицы, как будут единицы и для чувственных вещей, кроме единичных чувственных вещей, и для мыслимых вещей, так что мы получим роды чисел.

Тогда мы не сможем решить те затруднения, которые мы как будто уже решили. (1077а) Астрономические вещи тоже выпадут за пределы чувств, как и геометрические вещи. Но разве может небо и его части лишиться чувственности, как и что-либо еще, что движется. Так же в оптике и гармонии взгляд и звук окажутся за пределами чувства сами по себе; и очевидно, что так произойдет со всеми чувствами и со всеми чувственными вещами. Чем одни хуже других? Но тогда и животные лишатся всякого чувства, и их чувства лишатся всякого чувства. 

Математики пишут, что есть некоторые общие сущности кроме этих сущностей. Но тогда будет еще какая-то сущность, отдельная и промежуточная между идеями и этими промежуточными сущностями: она не будет ни числом, ни точками, ни величиной, ни временем. Но такой сущности быть не может, и поэтому очевидно, что математические вещи не могут быть отдельно от чувственных вещей.

Если кто утверждает, что математические вещи – какие-то отдельные природы, то говорит он противоположное истине и обычаю.  Тогда бы они были вынуждены предшествовать чувственным величинам, но они на самом деле следуют за ними. Ведь незавершенная величина предшествует завершенной величине в смысле рождения (развития), но не в смысле существования. Неодушевленное появилось раньше одушевленного; но только одушевленное существование создает неодушевленные существования. 

Далее, как и когда математические величины составят одно отдельное бытие? Наше отдельное единое бытие обязано душе, частям души или чему-то еще, как мы все прекрасно пониманием, что если этого нет, всё разваливается. А если математические величины делимы и счетны, то может ли быть причина их единого совместного бытия? 

Также доказательство – порядок возникновения. Сперва что-то возникает в длину, потом в ширину, наконец в глубину и получается конечный вид. Если то, что появляется позже, как сущность существует раньше, то при отдельном существовании математических вещей тело будет предшествовать плоскости и линии. Самое завершенное и цельное тело – одушевленное. Но может ли быть одушевленная линия или одушевленная плоскость? Такая аксиома превышает наши чувства. 

Пусть тело – это некоторая сущность, потому что тело подразумевает некоторую законченность. Но могут ли быть сущностями линии? Они не могут быть ими как вид и облик, как душа такая сущность, но и как материя, каково тело. Сущность нельзя сложить из плоскостей, линий и точек. Такое бы происходило, если бы математические вещи все были бы материальными. 

Пусть математические вещи первее материальных вещей как формулы. (1077б) Но не всё, что предшествует как формула, предшествует как существование. Быть первым в существовании – значит, будучи отдельным, превосходить бытием. Быть первым как формула – быть так, чтобы из тебя выводилась формула последующей вещи. Это разные вещи. 

Раз только сущность может страдать движением или белизной, то белое первее белого человека в формулировке, но не в существе. Белое не может быть отдельно, но всегда только как часть целого – белого человека. 

Отсюда очевидно, что отвлеченное не может быть первым, и конкретное не может быть последующим: а «белый человек» -- это конкретизация человека. 

Итак, математические вещи не больше сущности, чем тела. Они предшествуют чувственным вещам не в бытии, но только в формулировке. Об этом достаточно сказано. 

А так как не получается, чтобы математические вещи числились среди чувственных вещей, то очевидно, что либо их вообще нет, либо они есть, но каким-то особым образом, а не напрямую: слово «быть» имеет много значений.