Пример

Prev Next
.
.
×

Сообщение

Пожалуйста, прежде пройдите авторизацию

Александр Марков

  • Главная
    Главная Страница отображения всех блогов сайта
  • Категории
    Категории Страница отображения списка категорий системы блогов сайта.
  • Теги
    Теги Отображает список тегов, которые были использованы в блоге
  • Блоггеры
    Блоггеры Список лучших блоггеров сайта.

Аристотель. Метафизика. Книга N (14), 1--4

Добавлено : Дата: в разделе: Без категории

1

О такой сущности мы уже много сказали. Но все философы придумывают противоположные начала  в физическом мире, и по этому образцу в мире неподвижных сущностей. Но если неприемлемо, чтобы что-то предшествовало началу вообще всего, то невозможно, чтобы такое начало служило началом, не будучи само началом. Это всё равно что сказать, что белый цвет – принцип только для белого цвета, тогда как белое может существовать только как признак другого подлежащего, и это подлежащее первично. 

 

Подлежащее для возникновения всего – это противоположности. Итак, неизбежно, начало всего заявляет о себе в противоположностях. Тогда всегда противоположности строятся как подлежащее, а не по отдельности. Но ясно, что существованию ничего не противоположно, и мы формулируем существование самостоятельно. Итак, в собственном смысле начало всех вещей – не противоположности, но что-то другое. 

Философы придумывают, что одна из двух противоположностей – материя, некоторые философы считают такой противоположностей нечетное, как собственную природу множества, а некоторые само множество как противоположность единице. Первые выводят числа из неравенства единицы и двойки, как меньшего и большего, а вторые – из множества; но и те и другие признают единицу сущностью. 

Но кто называет элементами «нечетное» и «единицу», а нечетное складывает из двоек и единицы, ставит в один ряд нечетность и величину, и не различает, что нечетность определяет число, а величина определяет не число, а вещи. Те начала, которые они называют «элементами», они неверно излагают: одни называют наравне с единицей «большее» и «меньшее», получая три числовых элемента («большее» и «меньшее» -- материя, «единица» -- ее обличье), а другие называют элементами «много» и «мало», оставляя «большее» и «меньшее» только для встречающихся в природе величин, а третьи называют самое общее, «превышение» и «превышенное». 

Различия, надо сказать, проявляются не в подробностях выводов, но в сложностях формулировок, так что философы бдительно запасаются строгими доказательствами. Но тут надо быть последовательными в формулировках: если не большое и малое, но превышение и превышенное – начала, тогда и не двойка, а число – первичный элемент. Ведь число как раз тоже самое общее понятие. А эти философы первое признают, а второе – нет. 

Одни философы противопоставляют единце «другое» в смысле «иное», а другие – «множество».  Но если как они согласны, существующее складывается из противоположностей, то единице либо ничего не будет противоположно, либо с некоторой натяжкой будет противоположно множество. Нечетное противоположно четному, другое противоположно тождественному, а иное – самому. Хоть как-то держатся мнения те, кто противопоставляют одно множеству, но их мнение тоже не годится. Ведь тогда одно то же, что мало, потому что множество противоположно малости, «много» противоположно «мало». 

Очевидно, что единица – это мера. Всегда подлежащее будет свое: в гармонии – диез, в размерах – палец (дактиль), стопа или что еще, в ритмах – опора или слог, а так же в тяжести определенная остановка деления, и во всем таким же образом. (1088а) В качествах – что-то качественное, в количествах – что-то количественное. 

Мера сохраняет в нетронутости либо вид вещи, либо наше чувство, поэтому единица как таковая не может стать существованием вещей. Единица, как подсказывает сам термин – это мера множества, а число – множественность этой меры и измерение этого множества. Поэтому благоразумно не считать единицу числом: она никакой мерой не мерится, но сама принцип, мера как единица. 

Мера должна заявлять о себе как нечто одно во всех вещах: лошадей мерим лошадью, людей мерим человеком. Для человека, лошади и бога равная мера – живое существо, для измерения числа живых существ. А понятия человек, белое и ходящее не посчитать, потому что в одной и той же вещи всё это о себе заявляет, одной по числу. Поэтому число здесь будет числом родов понятий или числом чего-то еще нарицательного. 

Для кого нечетное – тоже единица, а двойка – это что-то неопределенное из большего и меньшего, те уж совсем за гранью допустимого и возможного. Ведь большее и меньшее – это страсти и свойства, а не собственное содержание чисел и величин. Про числа можно сказать «много» и «мало», про величины «большое» и «малое», -- точно так же как говорят «без остатка» и «с остатком», «гладкое» и «шершавое», «прямое» и «кривое». 

Кроме этого промаха, большее или меньшее и подобные понятия всегда бывают только по отношению к чему-то. Но из всех разрядов «отношение» меньше всего похоже на природу или существование, оно даже идет после качества и количества. Отношение – это то, чем страдает количество, как мы уже говорили, но не материя количества. Ведь и для отношения в самом общем смысле, и для его частей и видов будет другая материя. Всё большое, малое, многое, немногое, вообще состоящее в отношении – это вещи, а не «большое», «малое» и т.д. Признак того, что отношение меньше всего сущность и бытие, в том, что отношение не знает возникновения и гибели, вообще никакого движения, ни возрастания, ни убывания, ни перемены качества, ни перемены места, ни простого возникновения и уничтожения сущности. Отношение есть просто отношение: без всякого движения одно больше, меньше или равно другому, движение которого сводится только к количественному показателю. 

(1088б) Материя вещи – это возможность этой вещи, а материя сущности – возможность этой сущности. А отношение – не сущность ни в возможности, ни в действительности. Поэтому никуда не годится, просто невозможно, чтобы за основу сущности, за элемент принималось то, что сущностью быть не может. Сначала сущность, а потом разряды. 

Далее, элементы не могут превращаться просто в разряды для вещей, -- тогда как «много» и «мало» безотносительно или соотносительно сказываются о  числе, а «длинное» и «короткое» -- об линии, и «широкое» и «узкое» -- о плоскости. Даже если есть множество, о котором всегда будут говорить только «мало», скажем, два (если два было бы «много», то «мало» было бы только один) – то тогда должно быть множество, о котором говорят только «много», скажем, десять. Но десять или десять тысяч будут только «много», если нет числа больше. Но как тогда мы будем располагать эти числа между «мало» и «много»? Либо оба разряда для чисел, либо ни одного, нельзя для чисел выбрать только один разряд. 

 

2

Просто посмотрим, может ли вечное быть сложено из элементов. Если да, оно будет материальным, потому что из элементов складываются только составные вещи. 

Неизбежно, что даже вечное, если оно состоит из элементов, оно и возникает из элементов. Всё возникает из способности возникнуть, потому что не может возникнуть не способное возникнуть. 

Но способность может стать действительностью, а может и не стать. Тогда, сколь бы мы ни называли вечным число или что другое, если оно материально, то допускается, чтобы его не было, как может не стать однодневки или многолетки. Значит, может не стать того, время чего не знает предела. Тогда оно не вечно, так как не вечно всё, что может перестать быть, как нам приходилось рассуждать в других Словах. 

Если мы правы в нашем общем рассуждении, что любая вечная вещь должна быть полностью действительной, то раз элементы – материя существования, то не может быть никаких элементов вечной сущности, которые могли бы как-то в ней проявиться. 

Некоторые философы считают элементом наравне с единицей неопределенную двойку, а «неравное» как элемент не признают, потому что это оказывается невозможно. Но они только с одной трудностью справляются, когда не превращают неравенство или отношение в элемент, а по всем остальным утверждениям они заявляют те же положения, и называют стихиями либо видовое число, либо математическое число. 

Если сущему и единому, ни их отрицание, а есть такого же рода сущее, как суть вещи и качество ее.

При этом надо было бы исследовать и то, каким образом соотнесенное множественно, а не только едино; они же исследуют, как возможны многие единицы помимо первого единого, но, как возможно много неравного помимо неравного [как такового], они не исследуют. И однако, они в своих рассуждениях пользуются [множественностью неравного] и говорят о большом и малом, многом и не многом, откуда числа, о длинном и коротком, откуда линия, о широком и узком, откуда плоскость, о высоком и низком, откуда имеющее объем, а также указывают еще больше видов соотнесенного. Так в чем причина того, что этих видов много?

Итак, необходимо, как мы говорим, предположить для каждой отдельной вещи сущее в возможности. А излагавший это учение кроме этого показал, что такое в возможности определенное нечто и сущность, но не как само по себе сущее, а именно что это отношение (как если бы он назвал качество), которое не есть ни единое или сущее в возможности, ни отрицание единого или сущего, а есть нечто одно из существующего; и если он искал, как возможна множественность вещей, то гораздо больше необходимо было, как уже сказано, исследовать не только то, что относится к той же категории, — как возможно много сущностей или много качеств, но и каким образом множественно существующее вообще: ведь одно сущее — это сущности, другое — свойства, третье — соотнесенное. Относительно прочих категорий есть еще и другое затруднение: как они образуют множество (поскольку качества и количества не существуют отдельно, они суть множество оттого, что субстрат становится множеством и есть множество, во всяком случае необходима какая-то материя для каждого рода, только невозможно, чтобы она существовала отдельно от сущностей); впрочем, относительно определенного нечто есть смысл спросить, как оно образует множество, если только не усматривать в чем-то [одновременно] и определенное нечто и такого рода сущность; а затруднение состоит скорее в том, каким образом множественны сущности, существующие в действительности, а не каким образом существует одна.

С другой стороны, если определенное нечто и количество не одно и то же, то [такими рассуждениями] не указывают, каким образом и почему множественно существующее, а указывают лишь, каким образом множественно количество. В самом деле, каждое число обозначает нечто количественное, а единица — если только она не мера — означает нечто количественно неделимое . Если, таким образом, количество и суть вещи — разное, то [этими же рассуждениями] не указывают, из чего эта суть и как она множественна; а если количество и суть вещи одно и то же, то утверждающий это наталкивается на много противоречий .

Можно было бы остановиться и на том, откуда берется уверенность, что числа действительно существуют [отдельно]. Тот, кто признает идеи, имеет основание считать числа некоторой причиной для существующего, раз всякое число есть некая идея, а идея каким-то образом есть для всего остального причина его бытия (допустим, что они исходят из этой предпосылки). Что же касается того, кто так не думает (поскольку он видит внутренние трудности относительно идей, так что по этой причине он не признает числа [идеями]), а признает число математическое, то почему должно ему поверить, что такое число существует и чем оно полезно для других вещей? Тот, кто говорит, что такое число существует, не объявляет его числом чего-либо (для него оно нечто самосущее), да и не видно, чтобы оно было причиной чего-то. А ведь все положения в учении о числах, как было сказано, должны быть приложимы к чувственно воспринимаемым вещам.

 

3

Кто предполагают бытие идей, причем, что идеи – числа, изымая каждое число из множества, пытаются обозначить каждое число чем-то единым, сказав, почему оно таково. Но они неубедительно говорят о невозможном: нельзя так числа ставить на учет. 

Пифагорейцы, увидев, что с числами происходит многое, что и с чувственными телами, придумали, что существующие вещи – числа: не как отдельные существования, но как сложенные из чисел. Почему? Потому что гармония звуков, движение неба и многое другое подчиняется числам.

Кто признают только математическое число, не могут, если остаются со своими гипотезами, такого говорить. Они не могут создать науки для вещей как чисел. Но мы выше говорили, что можно изучать и числа в вещах. Просто очевидно, что математические вещи не обособлены: иначе как бы с вещами стало происходить что-то числовое?

Так что пифагорейцы в этом смысле безупречны; но когда они начинают изобретать из чисел физические тела – из не бывающего тяжелым или легким тяжелое или легкое – похоже, что они говорят о каком-то другом небе и о каких-то других телах, а не чувственных. 

А те, кто обособляют числа, не распространяя аксиомы на чувственный мир, сколь бы они ни были правдивы и захватывающи, те и признают бытие чисел как особое бытие. То же самое – о математических величинах. 

(1090б) Очевидно, что противоположная формула утверждает противоположное, и остается только решить только что названную трудность: почему, хотя числа не заявляются среди чувственных вещей, происходящее с числами заявляет о себе в мире чувственных вещей?  

Некоторые считают, что если есть у вещей края, и точка – край линии, линия – край плоскости, плоскость – край тела, то точки, линии и плоскости водятся в природе. Но нужно посмотреть, не слишком ли натянута эта формулировка. Ведь края – не сущности, но скорее ограничения. Ведь иначе, раз путь-дорога или любое наше движение рано или поздно заканчивается, то все эти концы будут сущностями, что никуда. Даже пусть они сущности, но тогда они сущности чувственных вещей, потому что ни о чем другом мы сейчас не говорим: зачем их тогда отделять? 

Также упорный исследователь спросит, как можно тогда соотнести число вещей с математическим числом: если математические числа для нас укоренены в бытии, то тогда мы их не отличим от величин, а их не отличим от души и чувственных тел, раз всё это имеет величину. Тогда вся природа будет состоять из разрозненных эпизодов, как бездарная трагедия. 

А если считать числа идеями, то тогда с нами такого не случится, потому что тогда величины будут складываться уже из числа и материи, а долготы из двойки, плоскости из тройки и объемы из четверки или даже из других чисел, не важно. Но почему эти числа идеи: как именно они находят подход к вещам, какой вклад они вносят в бытие вещей? Вещи так же могут без них обойтись в своем бытии, как они могут обойтись без любых математических вещей. Кроме того, об этих числах ты не докажешь ни одной теоремы, разве что кто захочет погрузить математические вещи в движение, придумав особое философское учение. 

Конечно, не трудно, понабрав себе разнокачественных гипотез, придумывать и говорить не смолкая. Эти философы, когда к идеям подклеивают математические вещи, попадают впросак. 

А те, кто первыми придумали два числа: идейное и математическое, ничего не сказали (да и не могли сказать), как и из чего бывает математическое число. Они придумывают его посередине между идейным и чувственным числом. 

Но если оно состоит из большого и малого, то оно ничем не будет отличаться от идейного числа. Тут такой философ начинает производить величины из другого большого и другого малого. 

(1091а) Но это другое большое и другое малое тогда увеличат число элементов. Да и если у обоих их одно начало, то это общее начало, и тогда вопрос, как это единое так множится. К тому же, такой философ говорит, что это число не может возникнуть иначе, чем из единицы и неопределенной двойки. 

Но всё это бессмысленно и само на себя восстает против доброго размышления. Как называл это поэт Симонид, «далекословие». Такое «далекословие» бывает у рабов, потому что они не умеют говорить в здравом уме. Кажется, что сами элементы, большое и малое, кричат как если их насилуют: ведь они не могут рожать число иначе, как положив единицу на единицу. 

Никуда не годится придумывать здесь возникновение вечных сущностей, измерить которыми можно только невозможность. А придумывают или нет пифагорейцы такое возникновение, не будем сомневаться: они открыто говорят, что когда сложилось единое, не то из плоскостей, не то из кожуры, не то из семени, они сами толком не понимают, тут же самое близкое в беспредельном было увлечено им и оказалось определено пределом.  

Но раз они создают целый космос и хотят говорить как физики, то справедливо исследовать, что они говорят о природе; но не в нынешнем курсе. Сейчас мы ведем изыскания только неподвижных начал, так что будем обозревать возникновение чисел такого же качества. 

 

4

Итак, пифагорейцы не считают, что число с остатком имеет возникновение, тем самым объявляя возникшим число, делящееся без остатка. Причем первое такое число они изготавливают из неравных вещей: из уравнения большого и малого. Тогда получается, что неравенство их существует прежде уравнения. А если бы они извечно были в уравнении, они бы не были прежде неравными, потому что прежде извечного ничего не бывает. Итак, очевидно, что они придумывают возникновение чисел, но не собираются его теоретически рассматривать. 

Также тупик, и трус тот, кто его обходит, как элементы и начала связаны с добром и правдой (красотой). Трудность именно в том, есть ли среди элементов и начал то, что мы назовем самой добротой и благородством, или нет, они возникли позже. Древние богословы были согласны с некоторыми нынешними философами, отрицающих начальное существование добра как такового и говорящих, что только с прогрессом природы сущих вещей появляются добро и красота. Так придумывают те, кто пытаются предупредить истинное затруднение философов, объявляющих началом единое. (1091б) Но затруднение не в том, что они пытаются внутри этого начала разглядеть добро, но в том, что они понимают единое как начало, причем как элемент, и число выводят из этого единого.   

Древние поэты говорят сходное: что сейчас царствуют и начальствуют не первые боги, Ночь, Небо, Хаос или Океан, но Зевс. Быть тому, говорят они, ибо сменны начальники сущих. Но поэты смешанных жанров, которые не говорят всё по мифам, как Ферекид и некоторые другие, полагают первоисток происхождения самым благородным. И волхвы (маги) и более поздние мудрецы как Эмпедокл и Анаксагор, первый придумал, что дружба – элемент, второй, что ум – принцип. А из философов, утверждающих бытие неподвижных сущностей, некоторые говорят, что настоящее единое и есть настоящее добро. Но они думают, что сущностью здесь надо назвать скорее единое. 

Итак, мы в тупике, кто прав, а кто не прав. Мы бы удивились, если бы в первом, вечном и самодостаточном его первичность не проявлалась как добро, самодостаточность и сохранность. Но только потому вещь не распадается, потому что она в хорошем состоянии, и может оставаться самодостаточной.  

Так что говорить, что начало именно таково – благоразумно ожидаемая истина. Но нельзя отождествлять его с единым, и даже с элементом как числовым элементом. Возникнет опасное затруднение, избегая которое некоторые философы просто пересмотрели свои взгляды, и сказали, что да, они исповедуют единое как первый принцип и элемент, но только для математического числа. Иначе любые единицы станут самим добром, и нас просто захлестнет потоком добра. 

Также если идеи – числа, то тогда все идеи – добро. Но каждый может что угодно объявлять этими идеями. Если идеи уже принадлежат добру, то они не осуществятся как идеи. А если идеи осуществились, то тогда и животные, и растения, и любые причастные идеи вещи будут самим добром. 

Всё выходит хуже некуда: так, противоположный элемент, будь то «множество» или «неравное – большое и малое» станет совершенным злом. Поэтому философ избегал связывать единство с добром, потому что получается, что если вещь возникает из противоположностей, тогда зло и будет природой множественности. Но некоторые философы считают природой зла неравенство. 

Получается, что тогда все существования, кроме единства как собственного единства, будут причастны злу; а числа еще больше причастны разгулу зла, чем величины. Тогда зло будет помещением для добра, а добро окажется охотным причастником распада, потому что противоположности умеют тольк разрушать друг друга. 

И как мы говорили, что материя – это любая вещь как возможность, например, для действительного огня материя – возможность огня; тогда зло и будет единственной возможностью добра. Вот что получается, если придумывать, что любое начало – элемент, что противоположности – начала, что единое – начало, что первые числа – сущности, причем обособленные, причем еще и идеи.