Пример

Prev Next
.
.

  • Главная
    Главная Страница отображения всех блогов сайта
  • Категории
    Категории Страница отображения списка категорий системы блогов сайта.
  • Теги
    Теги Отображает список тегов, которые были использованы в блоге
  • Блоггеры
    Блоггеры Список лучших блоггеров сайта.

Любовь к технологии и технологии любви

Добавлено : Дата: в разделе: Без категории

О книге Лёвшина «Петруша и комар» (изд-во «Уроки русского», 2015)

Издательство «Уроки русского» собрало и выпустило сборник прозы, написанной на протяжении тридцати лет – заглавный рассказ, «Петруша и комар», отмечен 1987 годом, а повесть (роман), над которым автор продолжает работать, вошла начальными главами как рассказ «На мосту». Книга «Петруша и комар» - вторая у Игоря Лёвшина, после вышедшей в 1995 году в издательстве Р.Элинина книги «ЖИР Игоря Лёвшина». Под твердой обложкой в триста страниц, напечатанных тиражом пятьсот экземпляров, собраны тексты, уплотненные долгой выдержкой до каменно-угольно-алмазно-нефтяного (выбери эпитет для банальной метафоры) состояния.

Они в самом деле уплотняются. Я, прочитывающая обыкновенно объемный роман за вечер-ночь, чтобы не прерывать действия авторского очарования, останавливалась и откладывала книгу Лёвшина почти после каждого рассказа. Это не просто плотный язык, они ломают что-то в голове читателя, сдирают лоскут уютной кожи и впрыскивают в кровь свой яд. Так что требуется время, чтобы приступить к новому произведению и уже невозможно не продолжать чтение – яд этот, в отличие от комариного, не усыпляет, но будит, как кофе или виски. Мир делается яснее, прозрачнее и ярче.

Некоторые из этих рассказов уже знакомы читателям по публикациям в журналах и сборниках: «Эпсилон-салон», «Мулета», «Черновик», но более – по Живому Журналу автора. В том было преимущество новизны, ощущение, что видишь младенчески свежий текст. Можно поздравить автора с рождением рассказа, можно поинтересоваться генеалогией новорожденного. Так, я выяснила, что в рассказе «Руби уже на рельсах», где мне слышалась песня Роллинг Стоунз, автор рассказывал (с чувством!) о среде программирования. Но, хоть в данном случае автор и отрицает, музыки в его текстах много: вот хоть в «What a man are you?» он сам подсказывает, что была такая песня Рэя Чарльза, хотя и не совсем так она пелась. 

Встречая тексты теперь, заново, в сборнике, узнаешь их с первых слов. Такие фразы не забываются: «Жир продолжал тупо долбить бубну» (рассказ «Жир») – ведущая к игре без предела. Здесь задумаешься, может, ну его, этот преферанс, вот до чего может довести.

Изменения в языке за тридцать лет, конечно, произошли. Резкие обрывочные предложения в ранних текстах прорисовали пунктир тела текста, по которому читатель волен создавать свое изображение. Это были странносочиненные, «он стоял у окна и был хорошо виден в свете, зажженном им в комнате за его спиной», (псевдо)философские фразы, «страх приходит ночью, а он, как было сказано, и есть любовь, хотя не в том смысле, что любовь – форма страха /что верно/, а в том, что он, страх, - есть творчество несвободы» («Петруша и комар»). 

Потом, когда автор осознал, что «давно прошли времена, когда автор в своей гордыне полагал, что пояснять, да и вообще писать внятно вовсе не нужно» («Буся и другие») – в поздних текстах фразы разрастаются, сюжетные линии прорисовываются более отчетливо. Автор достоверен, он меняет маски – вот он писатель Алень, вот – рассказчик фантасмагорической истории, вот – обитатель сумасшедшего дома, вот – просто мужчина, живущий, бродящий, работающий в Москве. 

Непредсказуемая смена коротких и длинных фраз затрудняет читательское дыхание, вводит его в то состояние неопределенности, когда автор, прикрываясь разговорным описанием быта, может предложить все, что угодно, и читатель поверит и пойдет за ним – в технократическую антиутопию или роковою любовную историю. Или одну, внезапно обрывающуюся в другую. Линии пересекаются, объединяются контрастными цветовыми пятнами, создавая уже полотно рассказа. При этом точность растет и можно как приблизить фокус к отдельным словам, словосочетаниям, так и отдалиться на расстояние целого текста. Они позволят такую фрагментацию, недаром повести «Женщина, музыкант, снег в ноябре», «Рондо Полина» и уже упоминавшийся «Котя и Поц» вошли только отдельными главами, что не мешает воспринимать их как отдельные, законченные и действующие тексты.

Мир этих текстов зыбок, он виден не через мутное стекло, но через разломанные осколки – то одной стороной выглянет, внезапный переход – и совсем другая картинка, другие страсти, другие дела.

Характерный прием Лёвшина – обманывать ожидания читателя. Стоит тому увлечься сюжетом, рассказом о невезучем Дядь Саше и ловле макрели-скумбрии, как рассказчик переходит к истории секретной бионической технологией («Месть макрели»). Здесь живое сплачивается с механическим: самолет садится на палубу корабля в специально сконструированную «машу»-матку: «перед посадкой в ткани поступала жидкость, от которой ткань набухала, створки раскрывались, и маша, влажная, упругая и вязкая одновременно, обеспечивала и мягкую посадку, и малый тормозной путь». В рассказе «Любовь», заявленном как история страсти до смертоубийства, действие развивается в научном институте. Развивается, развивается, и вдруг – «Все. Не-мо-гу» - сворачивает в сторону ничего иного, как динамической азбуки тараканов. Чистые «игры разума»! Признание ученого, сошедшего с ума (от любви?), обрывается вдруг в проломленный затылок именуемого наконец героя. Так что обещание трагической любовной истории автором выполнено. 

Рассказ «Ленинский проспект» начинается подробным повествованием о покупке москвичом Антоном ночи с юной украинской проституткой и, классический мелодраматический сюжет! – он конечно же влюбляется, забирает ее с панели, увозит, женится… Нет, это была бы литература. А тут все жизненно и естественно, даже мгновенный прыжок из салона автомобиля, в который на полном ходу врезается грузовик с заснувшим водителем. Просто потому, что девушка – перфекционистка. История любви переходит в фантасмагорию о советском горном батальоне, с шашками наперевес мчащемся на сноубордах, в свою очередь переключающуюся в рассказ о self-made woman, впрочем, снова оказывающейся историей любви. 

В рассказе «Извергенция» замысловатая история любви (снова с трагическим исходом) поворачивает – теперь к технологии машинного разума. Не совсем разума, но программы сочинения текстов – и здесь, и мире «холодных механизмов», Лёвшин разгоняет интригу до вопроса жизни и смерти. А чем машины хуже людей? В рассказах Лёвшина – совершенно не хуже. В «What a man are you?» сюжет проносится по этапу «американских горок» (называемых в Америке – русскими) и неожиданно вылетает к развязке. Также в рассказе «Возьмемся за руки, друзья!» макабрическое обещание «Федор убил человека» то ли оправдывается, то ли нет. С одной стороны, конечно – дружеский розыгрыш и мир во всем мире, но с другой-то текст, и в этом тексте: «Машет рукой писатель. Выглядит он устало» и «Конечно. Все мы когда-то обнимемся». 

Часто в рассказах кровопролитие игрушечное, объявленные убийства то ли не случились, то ли случились понарошку. Даже речной суслик («Драма в домике речного суслика») остался жив и наутро приветствует хозяина «криком, похожим на свист игрушечного паровозика». Почти – но не совсем. В иных текстах подлинное жестокое убийства – неизбежная черта этой жизни. Последней фразой в рассказе «В доме» один из героев, знакомый рассказчика по сумасшедшему дому, «открыл настежь окно и, взяв на руки трехлетнюю дочь, шагнул туда с восьмого этажа».

Но жизнь может и продолжиться. Еще один авторский выбор – повествование post-mortum: герой «Рассказа очевидца» рассказывает, «при таких обстоятельствах я и умер», герой «Резника» наблюдает реакцию на свою смерть, да еще узнает в сцене жертвоприношение Калигулы. А писатель Сергеев из «Возьмемся за руки, друзья!» и вовсе обнаруживается в момент, когда «слева от себя Федор обнаруживает ссущего Сергея Сергеева», и невольно задаешься вопросом: может, весь рассказ был написан ради одной этой аллитерации?

Герои Лёвшина признаются, что ненавидят свою работу, что юная проститутка, что «резник», и тем или иным образом бросают ее, некоторые – вместе с жизнью. Можно ли сказать, что его герои ненавидят жизнь? Вовсе нет, они любопытны, знают что-то большее и «не парятся». 

Отдельное дело – животные. Хотя рассказчик «Буси и другие» признается, что «в наиболее удачных моих рассказах обязательно присутствует какое-нибудь домашнее животное», можно заметить у автора странное пристрастие к насекомым – родство, если не двойственность, с комаром (рассказ «Петруша и комар»). Хотя это понятно, если с кем поделишься кровью, тот – брат твой. Но домашние тараканы с микрочипами («Квартира 37»)? Гигантский таракан здесь становится единственным другом и собеседником героя рассказа, с которым и без которого он не может жить. Будущее уже настало, и в нем – тараканы со встроенной программой «друг и домашний питомец» или собаки (или «такие же, как мы с вами» от их имени), создавшие государство и поддерживающие с людьми дипломатические отношения («Иван и Чуня»). 

И последнее. Автор неожиданно покидает героя на вокзале: персонаж, только что выбравшийся из передряги или наоборот, старательно влезший в нее («После битвы», «Ферзь цифр»), оставляет все за спиной и уходит – захватив с собой важный, но не раскрываемый сверток. Или бросив его в привокзальной урне. 

Автор исчезает, не попрощавшись, читатель глядит вслед герою, уезжающему в никуда и тоже пропадающему из виду. 

Спасибо, что были с нами.