Пример

Prev Next
.
.

  • Главная
    Главная Страница отображения всех блогов сайта
  • Категории
    Категории Страница отображения списка категорий системы блогов сайта.
  • Теги
    Теги Отображает список тегов, которые были использованы в блоге
  • Блоггеры
    Блоггеры Список лучших блоггеров сайта.

Хоттабыч, Воланд, Незнайка

Добавлено : Дата: в разделе: Филология

Три всемогущих персонажа - Хоттабыч, Воланд и Незнайка - демонстрируют множество сходных черт. Сравнение Хоттабыча с Воландом проводила уже Мариэтта Чудакова в статье «Воланд и старик Хоттабыч». К этому тандему логично присовокупить Незнайку.

Повторяются даже отдельные сюжетные ходы.  Незнайка превращает коротышек в ослов, а ослов в коротышек, а Хоттабыч в варианте 1938-го года превращает обывателей в баранов; в «Мастере и Маргарите» Николай Иванович превращается в борова. Воланд единственный, кто «владеет контекстом»: Незнайка, как и Хоттабыч, совершенно не понимает, в каком типе общества оказался – в Солнечном городе он в роли туриста из некой отсталой страны. Незнайка действительно приходит из общества предыдущего типа, если следовать марксистской модели: в Цветочном городе царит своего рода общинный (хотя и не первобытнообщинный) коммунизм, в то время как в Солнечном – техногенный коммунизм будущего. Но главная отсталость Незнайки – нравственная. Его амплуа самовлюбленного бездельника не соответствует моральному облику жителей Солнечного города, и своим магическим хулиганством он значительно подрывает его устои, порождая социально опасное движение ветрогонов.

Однако эта отсталость – также одна из ключевых черт Хоттабыча. Хоттабыч олицетворяет даже не мифические времена царя Соломона – нет, он воплощает просто «дореволюционный» уклад. Ведь время в коллективном-бессознательном советского человека делится на две части – до революции и после нее: революция – основной катаклизм истории, Большой взрыв, из которого родилась Вселенная, а все, что до него и, особенно, во время него – ветхозаветное, мифогенное время богов и героев: «Культура обрывает свои связи с прошлым, отказывается от наследства прошлого... От прошлого культура отграничена ясно выраженной точкой начала, где все начинается заново и как бы на пустом месте. Все, что было до этой точки, однородно, оно обобщается негативным отношением к себе» (Паперный В. Культура Два. М., 2006). Поэтому совершенно неважно, что Хоттабычу несколько тысяч лет. Не зря в повести неосведомленные персонажи периодически обозначают его как «старичка в дореволюционной соломенной шляпе»  (вторая редакция повести), «дореволюционного гипнотизера» (характерно, что Воланда тоже периодически обозначают как гипнотизера).  Впрочем, Хоттабыч может быть атрибутирован и пространственно: «Он приезжий и еще не освоился с советскими порядками» (тоже вторая редакция); более мягкий вариант видоизменяет имя Хоттабыча и определяет его как «товарища» – «товарищ Хотапченко – командировочный» (первая редакция).  

Чуждость Хоттабыча выражается уже в одежде. Это соломенная шляпа-канотье, придающая ему оттенок старорежимности, и расшитые золотом туфли. Во второй редакции книги туфли просто розовые – в угоду цензуре было решено сделать Хоттабыча поскромнее. Упоминается также, что эти туфли были «с высоко загнутыми носками» (ред. 2). Это немаловажная деталь, учитывая, что волшебник, подаривший Незнайке волшебную палочку, одет похожим образом: «На нем был длинный халат из красивой темно-синей материи, на которой были вышиты золотые звезды и серебряные полумесяцы. На голове была черная шапка с такими же украшениями, на ногах – красные туфли с загнутыми кверху носками». Далее указано, что на туфлях имеются «золотые пряжечки». Принимая во внимание еще и длинную бороду волшебника, можно утверждать, что фактически Незнайка получает волшебную палочку от своего рода аналога Хоттабыча в мире коротышек. Недаром эта палочка, наделяя его всемогуществом, заставляет его во многом повторить судьбу Хоттабыча – наделать множество несуразностей в благоустроенном обществе, обнаружить относительную бесполезность волшебства и, наконец, перевоспитаться.

Хоттабыч – носитель традиций высокой, аристократической культуры: вспомнить хотя бы его витиеватую речь и изощренные мраморные дворцы с фонтанами, которые он возводит для Вольки в мгновение ока. Интересно, что различие архитектуры домов и дворцов соотносится с оппозицией архитектуры в культуре-1 и культуре-2: конструктивизмом 20-х гг. и «сталинской» архитектурой 30-50-х - колонны, фонтаны, роскошные фасады, мраморная облицовка и т.д. Таким образом, «чудо» Хоттабыча не должно особенно удивлять современника: его дворцы и реальные новостройки – по сути соотносимы: «В культуре 2 вопрос «как» полностью исчезает из поля зрения. Происходят чудеса, человек вместо одной нормы выполняет четырнадцать (Алексей Стаханов), завод строится вместо нескольких лет – сорок пять дней... и никого это вроде бы не удивляет, никто не спрашивает, как им это удалось (и, тем более, удалось ли). Все происходит как в сказке» (Лихачев, 1968, с. 81)» (Паперный В. Культура 2. М., 2006). Из поздних редакций повести вымарана сцена, в которой Хоттабыч высокомерно обличает посетителей парикмахерской именно с позиций их бескультурья (что противоречит концепции его нравственной "отсталости" и нужде в воспитательной проработке пионером Волькой): "Презреннейшие из презреннейших, глупейшие из глупцов! Вы, смеющиеся над чужими несчастиями, подтрунивающие над косноязычными, находящие веселье в насмешках над горбатыми, разве достойны вы носить имя людей!" (ред.1).

Казалось бы – всемогущим, богоподобным существом является здесь как раз Хоттабыч, именно он – тот, кто может принести «блага». Представим себе абсурдную ситуацию в фантастическом произведении о прогрессорах: абориген, уверенный в своем превосходстве, начинает учить могущественного пришельца: Дон Рэба становится настаником Руматы, Гай Гаал наставляет на путь истинный Максима Каммерера – при всей абсурдности именно это происходит у Лагина, когда Волька обучает Хоттабыча. Ведь Хоттабыч, незнакомый с достижениями технологической цивилизации, боящийся электричек, тем не менее, может ВСЁ. В этом я вижу отражение многочисленных экспериментов в советских учебных заведениях 20-х, где в ходе некоторых из них учителя, как спецы, либо выходцы из старого режима, либо просто как представители интеллигенции, находились под контролем учащихся и молодежных организаций, чувствующих себя хозяевами новой жизни: «Школьные ячейки комсомола... выполняли двоякую функцию. Во-первых, они вели организационно-политическую и политико-пропагандистскую деятельность среди учащихся; во-вторых, осуществляли политический контроль над учителями и школьной жизнью в целом <...> Вторжение комсомола во все дела школы, в том числе в учебно-административные и учебно-педагогические вопросы, которые педагоги считали исключительно своей прерогативой, создавало весьма напряженные отношения в школах, в особенности между членами РКСМ и учительством» (Балашов Е.М. Школа в российском обществе 1917-1927 гг. Становление «нового человека». СПб., 2003). Можно также процитировать современника событий В.Заводова: «У ребят кое-где еще не изжит взгляд на учителя как на саботажника, которому надо приказывать с прибавлением соответствующих угроз. «Интеллигенция», – цедит сквозь зубы комсомолец» (там же).  Таким образом, можно сказать, что Волька просто берет шефство над старорежимным стариком и приобщает его к жизни в новом мире.

В этом новом мире Хоттабыч довольно бесполезен и в итоге отказывается от магии в пользу радиоэлектроники. Его беспомощность странно противоречит его же всемогуществу. Хоттабыч - персонаж и комический, и трагический в своей неуместности. Волька отвергает все его дары. Совершенно к месту Хоттабыч оказывается только в цирке, где в состоянии горячки показывает фокусы (то же самое делает Воланд, правда, в полном сознании). 

Заключительная часть произведения, разворачивающаяся вокруг поисков и обретения Омара Юсуфа, заслуживает отдельного исследования. В ней герои надолго выходят за пределы советского пространства, попадая в «западный мир» Генуи. Здесь прекрасно высвечивается особая оптика советского видения «капиталистического лагеря». Генуя, в которой высаживаются ребята и Хоттабыч, сильно проигрывает советским городам: «Было жарко и душно. По узким и грязным улицам ходило множество людей, бедно одетых, изможденных, но веселых» (ред. 2). Как выясняется, здесь происходит забастовка против иностранных военных баз в Италии (диалог с генуэзцем во второй версии книги обогащается политическими подробностями). Таким образом, герои видят, что за пределами СССР происходит непрекращающаяся борьба нищих трудящихся против мирового империализма. Тут живо вспоминается "Незнайка на Луне" - та же проблематика и те же краски.

Остается вопрос, почему именно всемогущие персонажи появляются в литературе этого времени, вплоть до того, что повторяются отдельные сюжетные ходы, как мы видим, сравнивая произведения Лагина, Носова и Булгакова? Возможно, это объясняется тем, что в условиях идеализации коллектива -  партии, «народа» - возникла потребность в образах, способных своим могуществом уравновесить могущество массы, этот поглощающий отдельных людей детерминизм их функций.

* * *


Отдельный вопрос - это сравнение редакций книги. Лагину приходится полностью переделать первоначальный вариант «Старика Хоттабыча», лакируя неприглядные стороны советской жизни и привнося недостающие восхваляющие ее элементы. 

Начинается правка с самых первых страниц: во дворе Волькиного дома в первом варианте дворник, приглашенный Волькой посетить новую квартиру, отвечает ему «Мерси», а на голос матери Вольки начинает «ожесточенно подметать улицу» (ред.1). В исправленном варианте дворник произносит «С нашим удовольствием» (ред.2), а демонстративное подметание улицы убрано вообще. В чем дело? Конечно же, советский дворник не имеет права говорить французских слов, как какой-нибудь старорежимный дворник. Поэтому маркированный элемент заменен на немаркированный. И конечно, «ожесточенно подметал» означало бы, что до этого дворник увиливал от работы, но боялся быть на этом пойманным. А советский человек трудится потому, что не может не трудиться. Труд ему в радость. 

Следующая крупная правка связана с переездом Вольки на новую квартиру. В первом варианте Волька воображает, что находится в прериях Америки, где каждую минуту могут напасть индейцы. Во втором никакой Америки, конечно, и в помине нет: «...если зажмурить глаза, можно было вообразить, будто едешь не по Трехпрудному переулку, в котором прожил всю свою жизнь, а где-то в далеких сибирских просторах, где тебе предстоит в суровых боях с природой возводить новый гигант советской индустрии. И, конечно, в первых рядах отличников этой стройки будет Волька Костыльков. Он первый соскочит с машины, когда караван грузовиков прибудет к месту назначения. Он первый раскинет свою палатку и предоставит ее заболевшим в пути, а сам, перекидываясь шуточками с товарищами по стройке, останется греться у костра, который он же быстро и умело разведет. А когда в трескучие морозы или свирепые бураны кое-кто вздумает сдавать темпы, ему будут говорить: "Стыдитесь, товарищ! Берите пример с показательной бригады Владимира Костылькова..."» (ред.2). Характерно, как изменяется язык в новых абзацах здесь и далее: происходит насыщение языка готовыми штампами, взятыми из типовой советской прессы: от эпитетов «суровый», «свирепый», «трескучий» до существительных «гигант», «просторы», «бои», «морозы» и «бураны». 

Далее в тексте из живого, индивидуализированного мальчишки получается шаблонный, архетипический советский школьник с безупречной сознательностью и мечтами о трудовых подвигах, будущий стахановец. Если в первом варианте Волька не может похвастаться выдающимися успехами в школе, то во втором он круглый отличник и действительный член астрономического кружка при Московском планетарии, и, как отмечает его преподаватель географии, «дисциплинированный и сознательный пионер» (ред. 2). У такого героя не может быть даже плохого здоровья – советский школьник должен быть как Микула Селянинович, с которым Вольку сравнивает школьный врач. Именно это воплощение русского народного духа было выбрано для характеристики Вольки, ведь он – основной противовес «дореволюционному» индивидуалисту Хоттабычу и потому воплощает весь советский народ. Сама фигура народного богатыря не случайна: о повороте советской «культуры 2» к эпосу и использовании ее элементов пишет В.Паперный . Именно такой герой будет в конце концов «долго и с гордостью» (ред. 2) объяснять Хоттабычу «сущность советского строя». 

Во втором варианте романа уже убраны фразы «Волька с удовлетворением слушал собственные слова. Ему нравилось, что он такой политически грамотный» (ред. 1). Не самодовольство политической грамотностью демонстрирует Волька, его задача – ассимилировать и осоветить Хоттабыча. Чуждость и капиталистическая сущность Хоттабыча во втором варианте усилены: «Деньги – это власть, деньги – это слава, деньги – это сколько угодно друзей! Вот что такое деньги!» (ред. 2) – восклицает Хоттабыч, пытаясь завербовать Вольку, но ни тут-то было. Волька отвечает красноречивой отповедью: «Если нашему человеку требуются деньги, он может обратиться в кассу взаимопомощи или занять у товарища. А ростовщик – это ведь кровосос, паразит, мерзкий эксплуататор, вот кто! А эксплуататоров в нашей стране нет и никогда не будет. Баста! Попили нашей крови при капитализме!» (ред. 2)

Далее добавлен целый абзац, где описывается, что Волька видит из окна фургона. Прежний Волька был полностью погружен в свою внутреннюю жизнь, полную придуманных приключений, как и полагается подростку в его возрасте. Новый Волька внимательно фиксирует проплывающие мимо фрагменты советского города, описанные в праздничной тональности во всех умильных подробностях: «веселые и шумные улицы», «просторные площади», «просторные витрины», «магазины, наполненные товарами» и, конечно, «красные громады строящихся зданий» (ред. 2). Тем не менее, здесь присутствует намек на идеализированность изображаемого: «перед ним, как на киноэкране, проплывали…» (ред. 2). Волька словно смотрит кино, а с ним и читатель «Старика Хоттабыча». Таким образом, заданная в первых главах картина реальности распознается как фильмоподобная, как результат заведомой лакировки.

Наиболее суровой переделке подверглась сцена в парикмахерской. Вся сюжетная ветвь с нахально-обывательским поведением клиентов и превращением их в баранов полностью вынута из повествования. В новой версии бородатый Волька вызывает у окружающих глубокое сочувствие: «– Несчастный мальчик! – сочувственно завздыхали окружающие его любопытные. – Такое уродство!.. Неужели медицина бессильна помочь?..» (ред. 2) После этого высовывается «усталый мастер» (ред. 2) и без дальнейших перипетий сбривает Волькину бороду.

Гораздо более естественно выглядит эта сцена в первом варианте повести. Парикмахер описан с большей степенью индивидуализации: у него «небритое, распаренное лицо» и «хриплый голос» (ред. 1). Увидев бороду, он начинает «глупо хихикать», «отпускать глупые шуточки» (ред. 1). Речь парикмахера носит вполне зощенковские черты: «Я бы на вашем месте, молодой человек, не брил бороду, а поступил бы в цирк. Вы бы там с такой личностью смогли вполне свободно заработать бешеные деньги» (ред. 1). Другие мастера «бесцеремонно обмениваются мнениями насчет Волькиной физиономии». Даже после наказания – превращения в баранов и обратно, они ничему не учатся и комично поднимая шум, ищут жалобную книгу, угрожая «все разнести» (ред. 1). Одним словом, здесь показано бытовое хамство, которое цензура заставила убрать, чтобы не разрушать безупречный и высокосознательный образ советского служащего. 

Несознательными в повести разрешено быть только Хоттабычу, его слугам, брату и американскому миллионеру Вандердаллесу, то есть «чужим». При этом Хоттабыч постоянно подвергается поучениям: его воспитывает не только Волька, но и все окружающие. Так, например, прорабатывает его официантка: «У нас не принято "тыкать". У нас принято обращаться к незнакомым людям на "вы". И меня удивляет, что вам это неизвестно, хотя это известно любому культурному советскому человеку. (...) Это за границей, в капиталистических странах, работники общественного питания вынуждены выслушивать всякие грубости от клиентов, но у нас...» (ред. 2).

Ситуация в первой версии – ровно противоположная: обличителем человеческих несовершенств становится именно Хоттабыч, и его видение советского человека, конечно же, недопустимо. Тут мы видим как раз ту большую степень корреляции с реальностью, которая свойственна повестям-сказкам, сталкивающим два мира. Хоттабыч, пришелец из другого мира, способен видеть то, что для другого – привычный каждодневный фон. Заметим, что Волька вовсе не удивлен поведением людей в парикмахерской. Оно для него привычно и никак не маркировано. Возможно, в похожей ситуации, он повел бы себя так же, недаром его сверстники Сережа Кружкин и Женя Богорад присоединяются к зевакам и наказаны Хоттабычем: Сережа превращен в барана, а Женя – продан в рабство. 

Здесь мы сталкиваемся с мотивом, общим для Лагина и Носова, – мотивом превращения людей в животных, причем у Носова превращаются как в баранов, так и в ослов. Значение превращений у Носова сильно отличается. Незнайка превращает Листика в осла тоже в качестве наказания за хамское, по мнению Незнайки, поведение. Однако в данном случае настоящим хамом является сам Незнайка, чей уровень развития на порядок ниже, чем у людей будущего, населяющих утопический Солнечный город. Другое дело Хоттабыч – сцена из варианта 1938-го года показывает нравственное превосходство Хоттабыча над бесцеремонными и грубыми посетителями и работниками злополучной парикмахерской. 

Во втором варианте повести вместе с историей о баранах из повествования, к сожалению, исчезает одна из наиболее правдоподобных и живых эпизодических фигур – Александр Никитич. Это ученый-овцевод, который похищает баранов под предлогом того, что это сбежавшие из института животные. На самом деле он заинтересован необычной породой и собирается «сделать молниеносную научную славу» (ред. 1), мысли о которой вытесняют даже переживания о пропавшем сыне. Символично, что одним из баранов оказывается собственный сын ученого. Фигура Александра Никитича – в одном ряду с фигурами дворника, различных уличных зевак и самого Вольки, обладающими живыми человеческими чертами, – всем этим персонажам во втором варианте повести сделана нравственная кастрация, чтобы превратить их в сознательных советских людей, а Александр Никитич вообще ликвидирован, чтобы не порочить честь советской науки.

Следующее серьезное вмешательство в оригинальный текст осуществлено в истории, которую рассказывает вернувшийся «из рабства» Женя Богорад. Только на сей раз текст не урезан, а дополнен – сведениями о несправедливости общественного устройства в Индии и сценой борьбы Жени Богорада с капиталистами.

Любопытно, что целый ряд эпизодов, в которых мы наблюдаем, как Волька наставляет Хоттабыча, добавлены во втором варианте повести. Изначально Хоттабыч вовсе не был таким уж эксплуататором. Например, он делится с Волькой историей о том, как превратил в ступку судью-взяточника, а впоследствии мы видим, как он помогает бедным итальянским рыбакам. Здесь в общем-то сохраняется традиция арабских сказок, в которых джинн помогает простым людям, случайно нашедшим волшебную лампу или кольцо, рабом которого является могучий дух. 

Во втором варианте повести из Хоттабыча сделали настоящего проповедника эксплуатации человека человеком. Он проповедует рабство и власть денег, на каждом шагу пытается поставить людей на колени перед Волькой, из-за чего ему приходится объяснять, что на коленях стоят только «в капиталистических странах». Другими словами, Хоттабыч оказывается как раз стражем социальной условности, что совершенно чуждо традиционному образу джинна. Так, в повесть вставлен диалог о «знатности». Хоттабыч считает, что знатный человек – это султан, что дает Вольке возможность объяснить Хоттабычу: знать – это трактористы и паровозные машинисты и «самый обыкновенный трудящийся у нас пользуется большим почетом, чем самый заядлый царь» (ред. 2).

Слова Хоттабыча о власти денег совершенно не вяжутся с тем Хоттабычем, который десяток страниц спустя накажет за жадность американского миллионера Ванденталлеса. Самое смешное, что Ванденталлеса в первом варианте повести зовут Хапугин, и он обычный советский гражданин. Замена Хапугина Ванденталлесом – еще одно звено в ряду других вымарываний тех элементов повести, которые "порочат честь советского человека", литературный образ которого, тем более в книге, где сталкиваются два мира, должен быть безупречен. 

Сравнение двух редакций четко показывает, какими путями происходит идеологическая обработка текста, «осовечивание» отдельных персонажей и ситуаций. С советской детской литературой работает простой закон: чем условнее мир книги, тем больше потенциальная свобода высказывания. Так, абсолютно фиктивный мир Незнайки позволяет осуществить скрытую критику отдельных социальных институтов и представлений о культуре, не прибегая ни к какому эзопову языку, а просто силой ситуаций-метафор, в которые попадает Незнайка, что сближает повествование с «Приключениями Гулливера» Свифта.  Хоттабычу, как мы видим, повезло меньше.